Шрифт:
Закладка:
"Не будь слишком строга к себе. Никто другой не будет".
Она благодарно улыбается и делает глоток чая, тут же хмурясь от привкуса "Эрл Грей", который давно пора было попробовать
С самого первого утра это превратилось в ежедневную борьбу за то, чтобы заварить другому не тот чай. Не то чтобы я имел что-то против обычного чая, я просто притворяюсь, потому что мне нравится видеть, как она радуется, когда хитрит. Хотя само собой разумеется, что сегодня утром я приготовил ей "Английский завтрак".
"Опять?" — спрашивает она.
"Забыл. В следующий раз не забуду". Забуду. Наши чайные войны — моя любимая часть дня.
Отведя Элизу в ее комнату, я отправляюсь по коридору в свою. Мне приятно проводить с ней время, особенно после того, как в последние несколько дней она стала более свободной. Остальной персонал из отдела развлечений замечательный, но порой за ними трудно угнаться. Они меня не понимают, и я с этим смирился. Бывают дни, когда я тоже не понимаю эту новую версию себя.
Актерство сделало меня эгоцентричным. Слишком долго я ходил и думал, что я — Божий дар. Если бы я мог вернуться назад и никогда не брать ту роль в "Бриолине", я бы сделал это в одно мгновение.
Это шоу стало моей гибелью.
Люди относились ко мне по-другому только потому, что я был исполнителем главной роли. Актеры, гости, другие члены съемочной группы постоянно лезли своим носом, и самое ужасное, что я всему этому верил. Я возвращался домой и не понимал, почему не выстроилась очередь из режиссеров, заказывающих меня на следующее шоу. Я винил своего агента, требовал, чтобы он устроил мне прослушивание, а потом отказывал тем, кого считал ниже себя. Можно сказать, что мама была потрясена моим отношением к этому.
Она сказала, что я превращаюсь в своего отца, и это должно было стать для меня тревожным сигналом, но я был слишком упрям, чтобы прислушаться. Вместо этого мне пришлось пережить унижение, когда меня отвергали на все ведущие роли, и мне предлагали только участие в хоре — если мне вообще везло. И тогда я понял, каким самодовольным я стал, и возненавидел себя за это. Поэтому я сделал единственное, что знал. Я побежал к маме, чтобы она снова собрала меня, как жалкого идиота, коим я и являлся. Я поручил ей свой эмоциональный труд, потому что не мог взять на себя достаточно ответственности, чтобы сделать это самому. Я извлек из этого урок, причем большой.
Мне потребовалось время, чтобы понять, что я хочу делать дальше. Я не мог переехать.
По идее, у меня должно было быть много денег, учитывая, что я полгода не платил за квартиру, не оплачивал счета и не тратился на еду, но я тратил почти все, что зарабатывал, в баре или на большие праздники со своими товарищами по актерскому составу. Я не хотел сидеть сложа руки, в ожидании своего следующего большого успеха. Отчасти потому, что мое эго не могло этого вынести — хотя оно этого заслуживало, — но в основном потому, что я больше не думал, что мне нужен большой успех. Я уже получил его и превратился в монстра.
Проходили месяцы, пока я искал любую работу, ни разу не позволив себе по-настоящему рассмотреть другие доступные мне вакансии на судах, но я все время возвращался к этому. Я любил круизы, даже просто, как отвлечься от актерской работы. Для меня это способ быть у моря, но не застревать в родном городе. К тому же я смогу применить свой диплом в другом качестве. Понятно, что мама была настроена скептически, но я пообещал ей, что все будет по-другому.
И конечно, на этот раз у меня тоже не все получилось — по противоположной причине, — но так определенно лучше.
"Харви!" — окликает меня один из тех немногих людей, которые не перестают приглашать меня на всякие мероприятия, несмотря на то, что я никогда на них не прихожу.
Я делаю два шага назад, чтобы выглянуть в соседний коридор, и обнаруживаю, что Оби вместе с Валентиной что-то пишет на доске объявлений экипажа. "Что это?" спрашиваю я, подходя к ним.
"Регистрация на уборщиков".
Глаза Оби загораются коварным азартом.
"Ты участвуешь в этом?"
"О, черт возьми, нет, дорогой!"
Я смотрю на лист, и мое сердце сильно бьется, когда я вижу, что он уже записал имя Элизы.
"Вы спросили ее об этом?"
"Мы скажем ей позже".
"Ты думаешь это хорошая идея?"
Уборщик — это не то, на что можно легкомысленно подписаться. Но он игнорирует меня, наклоняясь, чтобы записать еще одно имя.
"Кого еще ты записал?"
"Тома".
Я шлепаю рукой по листу.
"Нет", — говорю я более решительно, чем собирался.
Они в шоке смотрят на меня, и если бы я мог, я бы тоже посмотрел на такого себя. Я никогда не высказывал здесь свое личное мнение подобным образом.
Между ними промелькнул подозрительный взгляд. Они собираются вникнуть во все это, не так ли?
"Вам нужен хотя бы один человек, который будет разбираться в игре", — говорю я, чтобы оправдать свою вспышку гнева.
"Спасибо! Я как раз об этом и говорила".
Невероятно, но Валентина встает на мою сторону.
"Ну и ладно. Кто же тогда? Харви?" саркастически предлагает ей Оби, как будто меня здесь нет.
"Нет, он такой же неподвижный, как мертвец. Не обижайся. Нам нужен кто-то, кто ввяжется в дело бездумно, а не будет слишком вежлив, чтобы что-то сделать".
"Я играл в это на "Божестве".
Упоминание названия моего последнего корабля привлекает их внимание.
"И мы победили", — добавляю я, если этого недостаточно.
Они оба выглядят ошеломленными. И я их не виню. Почему я так стараюсь доказать свою правоту? Меня это никогда не волновало.
"Ну, блин. Ты обычно не участвовал в подобном".
"Мне кажется, я тебя больше не узнаю".
Оби ошарашенно качает головой.
"Так ты сделаешь это?"
"Да".
"Что, правда?"
"Конечно, и я собираюсь утром рассказать ей, на что именно вы, двое, ее записали, чтобы она могла принять взвешенное решение".
"Да? И как это будет по твоему выглядеть? “Эй, Элиза, вчера вечером тебя записали на игровое шоу, где всех почти сразу же разденут до нижнего белья и заставят всю ночь трахать друг друга”".
Валентина и Оби пытались записать кого-то еще, но я настоял на том, чтобы сделать это с тобой.
Я скриплю зубами.
"Или
