волшебных. Окружили её бесенята, поймали – а тут уж и их хозяйка собственной персоной пожаловала. С бесенятами-то Яга бы справилась, а вот Василисе противостоять не сумела. Давно уж та, некогда задушевная подруга, а ныне один из самых врагов лютых, стала сильной колдуньей – куда сильнее Яги. Вот и одолела её Василиса. Схватила, унесла подальше от поляны, что у тернового моста, да и заточила в подземелье, не сказав ни слова и не объяснив никак, что это на неё нашло. Вреда, впрочем, никакого не причинила, и на том спасибо, но всё же пришлось Яге не день и не два в тех казематах просидеть, пока Лесилко её не вызволил.

Но так или иначе, а Лесилко это не касалось. Как не касалось и то, что Яга уже совершила и что дальше делать собиралась. Потому и покинула она Лешего без всяких объяснений. Дождалась, когда тот отвлечётся, подхватила клубок путеводный, обернулась серой совой да полетела в сторону леса тёмного, к избушке своей. Там вновь приняла облик свой ненавистный – сделалась безобразной страшной старухой. И рада была бы Яга выглядеть иначе, как в былые времена, да непросто было этого достичь. Лишь одно средство для того имелось: яблоки молодильные, – да и те не навсегда юность и красу возвращали, а лишь на время, часа эдак на три. Росли те яблони в царстве Кощея, нигде больше в Прави таких не было, только у него во владениях. Ради этих яблок вожделенных даже пришлось Яге в своё время с ненавистным Кощеем на сделку пойти, заключить перемирие – но только временное. И не думала скрывать Яга, что хоть и готова платить Кощею цену высокую за яблоки молодильные, но не простила она ему гибели жениха своего. И не простит никогда, отомстит жестоко при случае, как только появится такая возможность. То, что ждать этой возможности пришлось не год, и не два, и даже не десять, Ягу от намеченной цели не отворотило. Уж чего-чего, а терпения ей было не занимать. Ну ничего, теперь уж, авось, недолго осталось…

Покинув Лесилко, Яга, как могла скоро, добралась до избушки на курьих ножках. Кота Баюна о ту пору дома не случилось. Досадно то было его хозяйке, очень уж хотела она с ним словечком-другим перемолвиться, да не вышло, придётся в другой раз. Отворила Яга сундуки свои заветные, взяла котомку холщовую, стала в путь собираться. Собиралась вдумчиво, не торопясь: дело предстояло весьма и весьма важное, может, самое важное в её жизни… И ох какое непростое! Так что заранее ни за что не угадать, что именно может пригодиться да понадобиться. Кроме яблок молодильных (их, к несчастью, всего-то два осталось, оба Яга с собой и прихватила), взяла она и шапку-невидимку, и ковёр-самолёт, предварительно уменьшив его чародейством своим, чтоб в котомке уместился да много места не занимал. Сильно сокрушалась Яга, что не досчиталась одной из самых ценных своих диковин – серебряного блюдечка с золотым яблочком. Видно, и его супостатка-Василиса украла так же, как его хозяйку. На все волшебные вещицы Яги чары охранные были наложены, заговорены были они от похищения, и мало кто в Прави мог те чары снять. А вот Василиса могла. Но нынче разбираться с этим было недосуг, имелись заботы куда поважнее.

Резво, почти молодо выбежав из избушки, Яга снова обернулась совой – но на этот раз белоснежной – и метнулась светлой тенью к реке Смородине. По Калинову мосту шли нескончаемым медленным потоком умершие: молчаливые, печальные, бледные. Пролетев над ними, ловко миновала Яга мост, привычно лавируя между шипами терновыми, и вскоре оказалась в Нави.

Уж на что мрачна была поляна за тёмным лесом, где поселилась Яга с тех пор, как стражем тернового моста стала, а Царство Мёртвых куда мрачнее да печальнее глядело. И не день тут, и не ночь, а что-то среднее, не поймёшь. Будто застыло навсегда то мгновение, когда солнце село, и не видать уж его, но и тьма пока не сгустилась. Небо серое, с багряным, будто кровью окрашенным, отливом, не заметно на нём обычно ни солнца, ни луны, ни звёзд, – только сейчас одна Вещая звезда и виднеется. Вокруг, покуда хватает взгляда, скалы голые, красно-бурые да пустыня каменная. Нигде ни деревца, ни травинки зелёной. Ни зверёк никакой, даже самый махонький, по каменистому песку под ногами не проскочит, ни птица в небе не пролетит. Ни запахов, ни звуков, тихо, – вот только от той тишины на душе не спокойно и благостно делается, а ещё тревожнее.

Тяжко и страшно становится от такой картины тем, кто после смерти в царство Чернобога попадает. Но Ягу то, что видела она вокруг, не пугало – привычная была, далеко не первый раз здесь оказалась. Знала Яга и тайну здешних мест, ту, что Чернобог пуще глаза ото всех смертных хранил: велика была власть владыки Царства мёртвых, да всё же не безгранична. И оттого для каждого, навеки поселившегося здесь, становилась Навь именно такой, какой тот и хотел её увидеть. Коли представлял себе умерший мир потусторонний страшным, полным ужасов да мучений – так оно для него и было. А тем, кто жил праведно и творил Добро, кто верил, что после смерти ждут его покой, благодать, а может, и счастье, тем никакая власть Чернобога препятствовать была не в силах.

Сколько уж раз говорила Яга об этом Ратибору в моменты свиданий, всегда казавшимися ей такими краткими, будто одно мгновение. Но всякий раз слыхала один и тот же ответ: «Всё моё счастье – это только ты, моя ненаглядная. И коли уж не суждено нам судьбой вместе быть, то ничего другого мне и не надо». Как ножом резали слова эти любящее сердце Яги. Всё на свете отдала бы она за то, чтобы быть с Ратибором – среди живых ли, среди мёртвых, неважно, лишь бы с ним! Но не могла умереть Яга, писано ей на роду было бессмертие. И, стало быть, оставалось для неё только одно решение – найти способ вернуть жениха в мир живых.

Именно это и намеревалась сделать нынче Яга, явившись в Навь. Нелегко далась ей та задача, на много хитростей пойти пришлось, много и дурного сделать. Даже Соратников, в том числе, и друзей своих, предать, даже Перуна, грозного Повелителя Прави, обмануть. Но не сожалела ни о чём совершённом Яга, считала, что игра стоит свеч. Раз на одну чашу весов судьбы легло возвращение Ратибора к жизни, то