много думал об ошибках. После того как в марте 1730 года в одном из номеров "Пенсильванской газеты" Франклин допустил опечатку: "После чего его превосходительство... элегантно умер у Понтака" вместо "поужинал", Франклин (писавший под псевдонимом "Дж. Т.") вспомнил ряд исторических, громких опечаток, чтобы составить своего рода генеалогию опечатки композитора:

В одном из изданий Библии печатник, где Давид говорит, что я страшно и чудесно создан, опустил букву (е) в последнем слове, так что получилось: "Я страшно и чудесно безумен"... [В лондонской Библии 1631 года напечатано: "Ты не прелюбодействуй" вместо "Ты не должен"... и в целом издании общих молитвенников; в заупокойной службе... [в "Мы все изменимся в одно мгновение"... печатник опустил букву (с)... и получилось: "Мы все будем повешены".

Франклин взял этот язык и использовал его для описания себя. Его решение, как ученика, покинуть типографию своего брата , было названо "одной из первых ошибок моей жизни". Его типично небрежное обращение со своей будущей женой Деборой Рид - "еще одна из великих ошибок моей жизни" - было позже исправлено их браком в 1730 году: "Таким образом, я исправил эту великую ошибку настолько хорошо, насколько мог".

Вот семнадцатилетний Франклин плывет из Нью-Йорка в Филадельфию в поисках работы печатником, еще не зная (хотя, возможно, и чувствуя) масштабов того, чего ему предстоит достичь. Во время сильного шторма, который рвет паруса на куски и гонит корабль к Лонг-Айленду,

Пьяный голландец, который тоже был пассажиром, упал за борт; когда он тонул, я дотянулся в воде до его шоковой паты (дикие волосы) и подтянул его к себе, так что мы его снова вытащили. Утопление немного отрезвило его, и он лег спать, достав из кармана книгу, которую он хотел, чтобы я высушил для него. Это оказалась моя старая любимая книга автора Буньяна "Прогресс пилигримов" на голландском языке, прекрасно напечатанная на хорошей бумаге с медными обрезами [гравюрами], одетая лучше, чем я когда-либо видел ее на своем родном языке.

В "Автобиографии" книги как физические объекты способны отвлечь внимание Франклина от всего остального. То, что начинается в традициях авантюрной романтики, с большой дозой ощущения Франклином собственного героизма, быстро переходит - таковы приоритеты Франклина - в библиографическое описание. Мы словно слышим, как бедный голландец задыхается на четвереньках, пока Франклин внимательно изучает переплет.

Глава 6. Бумага. Николя-Луи Робер (1761-1828)

Человек, которому принадлежит право на революцию в бумажной промышленности, умер в условиях, близких к нищете, в деревне на севере Франции в жаркий день августа 1828 года. Вы не узнаете его имени. Ему было шестьдесят шесть, и в течение многих лет он с плохим здоровьем работал учителем в начальной школе, которую он основал в Вернуйе. Плата была мизерной, но он проводил спокойные дни с женой и детьми. Он писал стихи для своих друзей. Он также проводил - вероятно, несомненно - многие часы, размышляя о спорах и ошибках: о том, как его оставили позади. Николя-Луи Робер был "хрупким и изобретательным", по словам одного историка, но также "сломленным и удрученным".

Роберт изобрел, но не сумел извлечь из этого выгоду, технологию, которая позволяла производить (согласно патенту 1799 года) "непрерывную бумагу": она забирала бумагу из рук чановщиков, кушеров и слоевиков и помещала ее на вращающийся ремень машины. Под названием Fourdrinier эта машина вскоре уже гудела на европейских и североамериканских фабриках, производя огромное количество бумаги, но не в виде листов, а в виде петель "неопределенной длины", со скоростью, немыслимой даже для самых искусных мастеров, которые делали бумагу в Европе с двенадцатого века, в исламском мире с восьмого, а в Китае со второго. Машина Роберта стала новой важнейшей главой в шестнадцативековой истории бумаги, которая, по словам перегретого, но небезосновательного историка бумаги Дарда Хантера, "была призвана совершить революцию в цивилизации" и способствовала, помимо многих других последствий, появлению газеты в XIX и XX веках, а вместе с ней и совершенно нового отношения к информации. Но Роберт умер, так и не добившись ни славы, ни успеха, ни даже признания. Учитывая значимость его изобретения, памятник перед церковью в Вернуйе, установленный в 1912 году, кажется, знаменует не память, а затмение.

Подобная несправедливость - ощущение невознагражденной изобретательности и исчезновения из исторической летописи - определила последние годы жизни некоторых других людей, связанных с бумагоделательной машиной. Это была технология, которая, казалось, отреклась от своих истоков. Сен-Леже Дидо (1767-1829) поддерживал ранние эксперименты Робера, но потерял свою бумажную фабрику и бизнес и умер без гроша; Джон Гэмбл был ключевой фигурой в экспорте технологии в Англию, где она впервые расцвела, но его исчезновение из истории таково, что даже неясно, когда именно он умер. Даже Генри Фурдринье (1766-1854), вместе со своим братом Сили (1773-1847), главой фирмы "Фурдринье", о котором история хотя бы немного помнит, стал банкротом, несмотря на успех машины с его именем, и дожил до восьмидесяти восьми лет, "в скромной, но веселой старости" в стаффордширской деревне на подаяния, собранные на благотворительном вечере, организованном газетой The Times.

Отчасти эти нелепые финалы жизни талантливых людей являются отражением нестабильности патентного права того времени, напоминающей Дикий Запад: ранние изобретатели с трудом удерживали идеи, и появлялись подражатели. Это также история о должниках, которые не выполняли обещанные платежи, истощая изобретателя до невозможности: например, император России Александр I, который, как вы думаете, мог бы иметь деньги, но не передал ничего из десяти ежегодных платежей в размере 700 фунтов стерлингов, обещанных Фурдринье после установки двух машин в Петергофе в 1814 году. Но есть и большая правда о том, как великое изобретение обязательно выходит за рамки жизни отдельного автора и, следовательно, предает его.

Роберт размышлял над этим фактом - возможно, конечно, - когда совершал ежедневные прогулки ранним вечером по залитой солнцем площади Вернуйе.

There were writing surfaces before paper: baked clay tablets with wedge-shaped cuneiform marks from c.3000 Урук на территории современного Ирака; папирусные тростники, собранные на берегах Нила, очищенные и слоистые для получения листов, объединенных в свитки; восковые таблички, скрепленные попарно, чтобы получился диптих, или несколько, чтобы получился кодекс (в переводе с латыни - "деревянный блок" или "ствол дерева", что впоследствии означает блок, разделенный на листы или таблички для письма); пергамент и пергамент, изготовленные из шкур животных, обезжиренных, обезволошенных, растянутых и ободранных, но часто с еще видимыми прожилками и волосками. Китайские письмена были найдены у Желтой реки во время наводнения в 1899 году: всего три тысячи