Перечитываю это письмо трижды.

Бен даже не упоминает моего имени. Это словно письмо от какого-то дальнего кузена – того, кто встречал покойную от силы раз или два. Вежливое выражение сочувствия потерявшей близкого человека сестре.

Слезы струятся по моему лицу, шлепаясь на экран «Айпэда». Я-то думала, что Бен – единственный человек, кто будет горевать по мне так, как горевал бы по Саммер! Я не видела его после его переезда в Нью-Йорк, но мы постоянно были на связи. Не столько по телефону, сколько через всякие мессенджеры. Он очень переживал за меня, когда ушел Ной, насколько вообще можно судить о таких вещах через набранный на экране текст.

Бен не собирается появляться на Сейшелах. И, похоже, не спешит к нашей матери, чтобы ее утешить. Я погибла, а мой братец посылает жалкую отписку по «мылу»!

* * *

Через час все еще выуживаю электронные письма Саммер, когда слышится стук в борт яхты, и я выхожу, чтобы увидеть стоящего на боне Дэниела, помахивающего ключами от машины.

– Понимаю, что вам хотелось бы побыть одной, но Адам волнуется за вас, – говорит он. – Он в доме моей матери с Тарквином и просил вас привезти. Кстати, я уже посмотрел авиарейсы. Завтра можете вылететь домой с пересадкой в Коломбо[23].

– Домой? – удивляюсь я. – Разве наш дом теперь не здесь? Адам вроде собирался побыть с родней… Мы думали пробыть здесь до сентября.

Я говорю что-то не то? Когда Саммер и Адам купили «Вирсавию», то собирались отплыть на ней на Сейшелы на полгода – но, может, беременность изменила их планы.

– Но разве вы хотите и дальше плавать по морям? – удивляется Дэниел. – Адам боится брать на борт Тарквина после всего, что произошло. Саммер, прошу вас: не позволите ли все-таки отвезти вас к врачу? Я понимаю, вы не хотите, чтобы я вас осматривал, естественно, но у меня есть коллега, женщина, незамужняя…

– Нет, – говорю я. – У меня все нормально.

Но он постоянно ввинчивает эту тему в разговор. И внешне, и манерой говорить Дэниел очень похож на Адама, если не считать этих завораживающих золотистых глаз, но разум у него устроен совсем по-другому. Дэниел – человек проницательный и решительный, все схватывает на лету, зрит в самый корень. Нужно как-то отвлечь его.

– Мне надо увидеть своего сына, – говорю я в конце концов. – Пожалуйста, отвезите меня к Тарквину.

Через десять минут уже едем среди холмов. Дэниел сегодня без шофера, так что в машине мы одни. С ним мне почему-то спокойней, несмотря на постоянные намеки, что мне нужно показаться врачу. Наверное, это потому, что он никогда не встречался с Саммер. Так что когда Дэниел начинает расспрашивать меня, то застает врасплох.

– Речь у Тарквина очень задерживается, – говорит он. – Я не особо силен в педиатрии. Это такого рода задержку вы бы ожидали при столь серьезном случае недоношенности?

О господи! Медицинские темы! Не имею, блин, ни малейшего понятия.

– О да, – говорю я. – Совершенно верно.

– Сколько ему было недель?

– Ему двадцать шесть с половиной месяцев. – Эти слова автоматически скатываются у меня с языка, но это не то, о чем он спрашивал. Сколько недель было Тарквину? Мало знать такого рода вещи, когда ты беременна… Ты должна еще и назубок помнить, насколько раньше срока этот задохлик появился на свет, даже два года спустя! А Саммер была прямо там, в отделении патологии новорожденных. Никак не могла этого не знать. – С ходу не припомню, – отсутствующе бросаю я.

– Ладно, а как проходили роды? – спрашивает Дэниел. – Была ли какая-то родовая травма? Или матери делали кесарево?

– Без понятия, – отвечаю я, беспечно поднимая руки вверх. – Все напрочь из головы вылетело!

Дэниел резко сбрасывает газ, и его голова поворачивается ко мне, как на шарнире. Рискую бросить на него взгляд. Его золотистые глаза буквально ввинчиваются мне прямо в душу.

– Из головы вылетело? – медленно повторяет он. – Как такое может быть?

Его глаза блуждают по мне.

Он знает. Знает! Или вот-вот догадается.

Говорю первое, что приходит мне в голову:

– Дэниел, я не беременна.

Это срабатывает. Тарквин мигом вылетает у него из головы. Умоляю его не говорить Адаму, что я потеряла ребенка, и он заверяет меня, что неприкосновенность врачебной тайны священна.

– Пусть даже мы с Адамом братья, я ничего ему не скажу, – обещает Дэниел, похлопывая меня по руке. Потом добавляет: – Подумать только, в довершение всего вы еще и перенесли выкидыш, совсем одна посреди океана!..

Похоже, его реально пробирает дрожь. Он искренне сочувствует мне, моей потере. Останавливает машину, хотя припарковаться особо негде.

Мы на перевале холма, почти в самой высокой точке Сейшел, и под нами раскинулся простор Индийского океана – настоящее пиршество синевы. Цвет, который, как мне казалось, я уже никогда не полюблю. И пусть даже прямо в данный момент я в полнейшем раздрае, меня отвлекает эта неземная красота. Здесь выше, чем на топе мачты, но ощущения те же самые. Вокруг – лишь голубой воздух и беспечное сияние солнца.

– Сколько у вас было недель, когда вы потеряли ребенка? – спрашивает Дэниел.

Да что же это, блин, такое с этой медицинской публикой – что за ненормальная зацикленность на неделях?