Мария, их дочь, родилась через год. Маленькое папино солнышко. Миниатюрная копия Павлика.

А ещё через год в здание госпиталя, где в то время как раз дежурила Леа, угодила бомба. Старый одноэтажный дом, построенный в незапамятные времена на века, устоял. Обрушился только самый дальний, если смотреть от ворот, угол. Тот самый, за которым находилась сестринская…

Леа. Она пела эту легкомысленную песенку в тот самый день, когда в Астурии выпал снег. Пела весело, расчищая дорожку. Пела и потом, над кроваткой дочери. Но уже нежно и чересчур, как тогда казалось Павлу, проникновенно. Так, что Машка, сладко зевнув – это обязательно, – тут же засыпала…

Парамарибо, Монтевидео…

Павел вернулся из Испании с годовалой дочерью на руках. Пока он воевал – с финнами, потом с немцами, японцами, позже – в Корее, Машу воспитывали его родители. Слава богу, их город всегда оставался в глубоком тылу.

А он? Он так никогда больше и не женился. Нет, попытки завести семью были. Три или четыре. Вот только накануне так ни разу и не состоявшейся свадьбы, перед глазами вставала она. Леа. В застиранной армейской куртке поверх белого халата. В лёгких тряпочных туфельках посреди бесконечных снежных просторов.

Парамарибо, Монтевидео…

Мария, будучи девчонкой, отдалённо чем-то походила на мать, но выросла рослой и крепкой. Воздвиженская порода. В её детях, а потом и внуках Павел Александрович тщетно пытался отыскать внешнее сходство с Леей. Его просто не было… Может, и самой Леи никогда не было? Может, ему всё почудилось? Приснилось, показалось, привиделось? Может, сошёл с ума? Сбрендил от одиночества?

Если бы!

А потом на свет появилась Даша. И всё немедленно изменилось.

Всё вернулось. Только боль ушла.

Почти.

Парамарибо…

– Ты, дед, не обращай на них внимания, – говорила Даша, разливая чай по чашкам. Потом уселась напротив Саныча и, взяв из вазочки мармеладинку, закинула её в рот. – Я на твоей стороне. Какая тебе разница, что они говорят?

– Да, в общем-то, никакой, – пожал плечами Саныч, поднял чашку и улыбнулся правнучке, отчего белая щёточка усов встала дыбом. – Мне, Дашут, уже давным-давно всё равно, что думают и говорят окружающие. Да, кстати! Лопату-то пономарёвскую я сегодня опробовал.

– Ну и как? – без тени иронии спросила Даша.

– Отличный инструмент. Главное – своевременный. Снегу-то навалило, а?

– Да уж! Везёт тебе!

Даша допила чай и встала из-за стола.

– Ладно, дед, я побежала. Через десять минут последний троллейбус пойдёт. Опоздаю, придётся такси вызывать.

– Так может, тебе денег дать?

– Не, дед. Не надо, – отмахнулась девушка. – Учусь жить по средствам.

– Смотри-ка ты, умница какая! – восхитился Саныч. Он поднялся вслед за правнучкой, прошёл за ней в прихожую. – Что ж, тогда, Дашут, не смею задерживать. Кстати, это…

– Что? – Даша, застегнув молнии на сапожках, распрямилась. – Ну, дед, быстрее! Время!

– Так это… перед тобой Счастливцев звонил, в субботу на новоселье звал. Сходишь со мною?

– Счастливцев? – округлила глаза Даша. – Тот самый? Нормально. В субботу, говоришь?

– Ага, – кивнул Саныч. – К пяти, Дашут.

– Замётано, дед. Ладно, пока! – Даша, чмокнув Саныча в щёку, распахнула входную дверь. – Запереться не забудь!

Часы на башне пробили десять.

Саныч подошёл к окну. Снова шёл снег. Густой. Хлопьями. К утру навалит столько, что за час не разгребёшь. Придётся в пять выходить.

Вот интересно, куда подевался дворник? Надо в домоуправление, что ль, зайти. Поинтересоваться. Умрёшь вот так вот, а снег и тот некому расчистить… Ух, ты. Нет, ты посмотри только – лёгок на помине.

На дорожке перед домом, под самым фонарём появился человек в красной куртке. С метлой и лопатой. Метлу прислонил к столбу, лопату взял наперевес. Правда, не слишком уверенно и как-то криво, что ли? И снегу загрёб чересчур.

Он же её сломает через пять метров! Эх, дети вы! Всему-то вас учить надо.

Саныч вышел в прихожую, оделся, сунул ноги в валенки, взял из угла вчерашний дар градоначальника и вышел из квартиры. Заперев за собой дверь, положил ключи в карман бушлата, застегнул клапан на пуговицу и, на ходу надевая рукавицы, пошёл вниз по лестнице.

Дворник меж тем приноровился. Лопату больше не перегружал. Работал легко и, было видно, не без желания.

Э, да он такими темпами всю дорожку за час вычистит!

В душе Саныча всколыхнулась волна ревности, но старик быстро себя успокоил. Даже порадовался. Взявшись за инструмент, он пошёл кидать снег навстречу неожиданному помощнику. А тот, казалось, настолько увлёкся занятием, что никого вокруг себя вообще не видит. Знай, машет. Да насвистывает что-то.

Когда между мужиками осталось метров пять, Саныч мелодию узнал. Он отставил лопату и потянулся в карман за платком. Лоб покрылся испариной.

Остановился и мужчина в красной куртке. Разогнувшись, посмотрел на утирающего чело старика и открыто улыбнулся.

– Добрый вечер, Димон, – улыбнулся в ответ Саныч. – От бессонницы лечишься?

– Добрый, Пал Саныч! Не-а, я сплю как убитый! Танька постоянно ругается, что утром добудиться не может… Снегу-то а? – Дмитрий обвёл рукой двор. – Он такими темпами к утру снова всё завалит. Придётся встать пораньше, чтоб успеть.

– Придётся, Дима, – кивнул Саныч, – но это ж не беда, правда?

– Правда. Не беда, – ответил Дмитрий. И вдруг подмигнул. – Ну что, Пал Саныч, Парамарибо?

Старик спрятал платок и, взявшись за лопату, подмигнул в ответ. А потом, покачав головой, произнёс, не слишком, впрочем, уверенно:

– Нет, Дим. Полагаю, что всё-таки Монтевидео…

Япона мать

Война кончилась не так давно, но Сахалин русским уже вернули.

Уважаемый участковый милиционер Аркадий Алексеевич Обухов, выйдя с первыми лучами солнца на крыльцо с зажатой в зубах цигаркой, сделал первую – самую сладкую – затяжку и… Нижняя челюсть мужчины непроизвольно отвисла, выпустив самокрутку в свободный полет.

Почти достроенный сарай, на котором еще вчера вечером по причине хозяиновой усталости не хватало лишь двери, сегодня лежал в руинах. Нет, постройку не сожгли, не разнес кувалдою кто-то из немногочисленных, но все ж имеющихся в Ясеневе недоброжелателей – этакое шумное бесчинство Аркадий Алексеевич наверняка б услышал из избы, в какой поздний час оно ни произойди. И пресёк бы самым строгим образом. Сарай просто развалился. Упал. И теперь на безобразной куче досок, оставшейся от, прямо скажем, не слишком-то монументального сооружения, гордо восседал главный хозяйский производитель – петух Варяг, нареченный так вовсе не в честь средневековых северных хулиганов, а исключительно в память о гордом российском утопленнике, не пожелавшем сдаться