Глава 2

Диана, сестра сослуживца Армена Роберта Аванесяна, никогда не забудет вечер 28 февраля 1988 года, когда, выйдя на балкон, она увидела, как во двор въехал грузовик, откуда с шумом выпрыгнула группа молодых мужчин в чёрном. В руках у них были металлические прутья. Они начали что-то выяснять у жильцов первых этажей. Было видно, что те пытаются отвести их от дома, указывая куда-то через здание напротив. Но молодчики не хотели уходить, по всей видимости, не доверяя словам жильцов…

Когда отец молча достал из ящика топор и встал у двери с выражением отчаянной решимости на лице, до Дианы наконец дошла суть происходящего, и она сильно испугалась. Вдруг в прозрачной белой дымке появился образ матери с протянутыми для объятия руками. Ещё будучи совсем маленькой девочкой она знала, что мама живёт на небесах, наблюдает оттуда за ней, очень любит её и никогда не даст в обиду…

Диана подошла к отцу и попросила… убить её. Что-то жалкое и беспомощное вдруг мелькнуло на твёрдом лице отца, но он быстро взял себя в руки: «Дочка, я буду защищать тебя до последнего… Но ты знаешь, что должна сделать, если они ворвутся в наш дом…»

Они жили на пятом этаже, и Диана знала, что если погромщики вломятся к ним, то она выбросится с балкона…

В это самое время недоброе предчувствие охватило её брата Роберта, смутная тревога всё сильнее стала теснить грудь… Ситуация, в самом деле, была страшная и одновременно абсурдная до безумия: пока солдат защищал общую родину, там, в городе, где он родился, грозились вырезать его семью…

То, что творилось в течение трёх дней в Сумгаите, Эрик сравнит в своей поэме с эпидемией чумы. В качестве эпиграфа к скорбному произведению он выбрал слова Альбера Камю из романа «Чума»: «Микроб чумы никогда не умирает, никогда не исчезает… Он может десятилетиями спать где-нибудь в завитушках мебели или в стопке белья, он терпеливо ждёт своего часа в спальне, подвале, в чемодане, в носовых платках и в бумагах, и, возможно, придёт на горе и в поучение людям такой день, когда чума пробудит крыс и пошлёт их околевать на улицы счастливого города».

Ужаснее всего в Сумгаите было то, что микроб вражды и ненависти был возбуждён самими людьми, действовал избирательно, выбирая в качестве своих жертв лишь армян. Сознание «обычного советского человека» отказывалось верить в происходящее, так как двухсоттысячный промышленный Сумгаит слыл интернациональным рабочим городом. Азербайджанцы, русские, армяне, люди других национальностей жили и трудились рядом, не особенно задумываясь о том, что вирус ненависти и вражды к иноверцам, буйствовавший ещё не так давно, во времена младотурок[85], не умер, не исчез, а всего лишь был искусственно загнан на задворки сознания и рано или поздно должен напомнить о себе…

Чума развивалась канонически. Её тревожные симптомы появились тогда, когда к армянским кварталам стали подвозить на грузовиках булыжники, впоследствии использованные для погромов и убийств.

Первый день чума действовала вслепую, сметая на своём пути всё без разбору (разумеется, только армянское). Вирус ненависти, смерти и разрушения воцарился над городом: ослеплённые, зачумлённые толпы молодчиков врывались в дома армян, убивали с садистской жестокостью — палками, камнями, железными прутьями…

Затем микроб алчности взял своё — в последующие два дня разыгравшегося ада убивали только людей, оставляя в сохранности имущество. А в конце стали уничтожать следы преступлений — вывозить разбитое имущество, а сожжённое — смывать водой…

Опасаясь того, что о чуме на национальной почве узнает мир, официальные органы Советского Союза поспешили в привычном для себя стиле наложить табу на тему «Сумгаит», искусственно расчленив содеянное на отдельные преступления и квалифицировав их как «стихийно совершённые разбушевавшейся толпой хулиганов», тем самым встав на сторону чумы, забыв о её способностях воскресать и повторяться…

Глава 3

Элеонора всерьёз задумалась о судьбе своих уже пожилых родителей. После того, как вышли замуж и две другие дочки, Эмма и Ангелина, переехав жить, одна — в Ростов-на-Дону, а другая — в Краснодар, Борис и Эвелина остались в Баку без близкой родни. Но когда старшая дочь заговорила о намерении вывезти их к себе, Борис Левонович запротестовал, уверяя, что в городе все знают его и никто не осмелится тронуть. При этом отец скрыл от дочки, что однажды ночью он проснулся от треска разбитого стекла и нашёл под окном столовой обёрнутый в бумагу камень. Развернув бумажку, прочитал: «Убирайтесь отсюда, это наш дом». Зловещую записку он не показал даже супруге, а случившееся списал на хулиганов.

И таких, как Борис Левонович, в городе было немало. Они не верили, что «Сумгаит» может повториться в «цивильном и мультикультурном» Баку, и были искренне убеждены, что во второй раз власти подобного не допустят. Но уже к концу 1989 года в воздухе «интернациональной» столицы запахло приближающейся бедой…

Алеку с Элеонорой стоило немалых усилий убедить Бориса Левоновича выехать из города, в котором он достаточно счастливо прожил свою молодость, создал надёжную семью и тёплый кров, стал настоящим мастером своего дела, щедро делясь при этом своими умениями и талантами с окружающими людьми разных национальностей и поколений…

В Баку Алек полетел один, через Москву. По дороге из аэропорта он заметил кучкующихся здесь и там людей. Усатый шофёр в кепке-аэродроме был угрюмо молчалив, явно не собирался что-либо объяснять. Рядом с кинотеатром «Дружба», почти в самом центре города, группа молодёжи, на вид студентов, выкрикивала в адрес армян непристойности и угрозы. До слуха Алека дошло, что город заполнен бездомными беженцами из Армении, в то время как армяне живут в комфорте…

Борис обнял зятя, как родного сына после долгой разлуки, крепко прижал к груди и прослезился. Судорожно всхлипнув, Эвелина прильнула к ним сбоку и беззвучно зарыдала. Сам Алек едва держался, чтобы не дать прорваться эмоциям.

Жалко сгорбившись, тёща, успевшая заметно состариться за последние несколько месяцев, стала упаковывать с блестящими от слёз глазами вещи — самые необходимые и дорогие душе, которые нельзя было оставлять в прошлом, неведомо кому. Перекладывая в пакет фотографии из большого семейного и детских альбомов, Эвелина вновь залилась слезами…

Квартиру вместе с отменной мебелью ручной работы и дорогой утварью Левон Борисович продал знакомому азербайджанцу Закиру почти за бесценок. Зато тот взялся лично вывезти их из