деда Никифора, сыновей его Алексея и Петра, увезли. А молодухи, с бабкой Никифорихой, с Николаем, да детишками в ночь ударились в бега. Понимали, што и им покою не будет. «Враги народа»!

— Да-а, — поддакнула Арина, у которой уже и слёзы блестели в глазах. — Рассказывал отец-то мой, как на плоты их бегом-бегом посадили, курочек несколько в корзинку. А курочка яичко снесла, пока грузились. Вот маленькая девочка держит яйцо в руке, а оно возьми да упади в воду. Заплакала так горько девчоночка; плоты мужики столкнули и уплыли они.

— А потом, потом куда они? — не унимался и выпытывал гость.

— Потом уж, после войны, писала старшая дочка их в деревню. Мол, остановились на станции, потом пешком перешли через хребет и стали жить в Иргени. А Николай-то, средний сын Никифора, работал на заработках и помер на станции этой от воспаления, — вытаскивала из запасников памяти сведения хозяйка дома. А Арина поддакивала:

— Но-о-о, слыхала я. Молодуха-то за ним на санях зимой на станцию через этот хребет ходила. Потом волочила его, мёртвого, домой туда хоронить. Попростыла, да потом так долго хворала. Лежала в больнице с малярией. А дети в землянке там одне.

Старик всё ниже и ниже опускал взгляд, Катерина спохватилась:

— Но не к ночи спомнили… Царство всем небесное… Человек приехал на родную землю, а мы всё о грустном. — Метнулась к шкафу, потом в сенки, принесла на столик варенье, стряпню.

— Ишь, какая хлебосольная хозяюшка, — въедливо ковырнула Арина, — У вас, можа, всё уж сладилось, а меня тут принесло.

— Ой, не борони чо попадя… «Сладилось», — шикнула Катерина. — Я ведь, чума такая, даже не спросила, как зовут!

— Он чо! Как зовут-то, гость нежданный? — схватилась и Арина.

— Владимир Петрович, — чуть привстал приезжий.

— Вот, Петрович, и думай. Родина твоя, говоришь, а тут и невеста без места, картина-Катерина! Есть у нас ишо одна вдова. Но страшная. На её даже мухи не садятца. А Катерина у нас, шшитай, ишо кровь с молоком.

— Хто страшная? Я страшная? — уже от двери начала бабка Людмилка, с ещё не до конца сошедшими со щёк отёками от укусов.

— Ох, ты и хитрушша, — в голос рассмеялась Арина. — То не дай бог, какая хворая, а тут про сватовство услыхала, уж прилетела. Седни-то кто накусал?

— Ну заюлила. Ты про кого это — «Мухи не садятся»? — сурово допытывалась Людмилка, разобиженно тряся губами.

— Шуткую я, Катерине цену набиваю! — Арина ловко поставила под Людмилку старенький табурет. Та грузно села на него, оправила складки юбки и стала внимательно глядеть на гостя, слеповато подавшись вперёд. Засмотревшись, уронила увесистую клюку прямо на пол. Петрович, согнувшись, припал на коленки, подхватил клюку из-под столика, поправил ножичком отставший кусочек бересты на рукояти, подал хозяйке. Снял пиджак, повесив его на спинку стула, остался в рубашке, из-под которой просвечивала тельняшка.

— Петрович, не лазал бы ты там по полу с этой клюкой. Што уж мы, нелюди какие, сроду раз мужик у нас тут затесался, а мы тебя на ремонтные работы.

— Ну да… Надо бы для красоты сразу на божницу, — съехидничала Арина.

— А чего с мужиками-то у вас худовато? — проявил заботу приезжий.

— Дак тебе ж толмачили, что. Какие в тридцать седьмом задержались, на фронт забрали. А с фронта, сам знаешь, поди, по сколь народа пришло, — грустно доложила Арина.

— Это да. Сам-то воевал? — Катерина подвинула старику свежий чай.

— Воевал, конечно, воевал.

— А войска какие? Моряк, поди, раз тельняшку по сей день носишь? У меня меньшой мнук в моряках щас, — не оборачиваясь, показала заскорузлой уработанной пятернёй в стекло буфета, где красовалась карточка морячка в лихо заломленной бескозырке с надписью: «Тихоокеанский флот».

— Нет… Я сухопутный. — Старик сурово застегнул рубашку на все пуговицы.

— Награды, поди, имеешь? — любопытствовала Катерина, важничая перед соседками гостем.

— Да не в наградах дело. Кто фронт прошёл, он вроде как очистился от всего. — Старик встал. Видно было, что тяготил его этот разговор и не по себе ему от расспросов. Покрутив в руке стакан, прислушался к себе и, потирая левую сторону груди, снова прошёлся перед фотографиями на стенах. Бабки примолкли, но, не отрывая глаз, следили за приезжим.

— А где мне можно прилечь? Худо как-то, сердце ноет.

Катерина сорвалась с табуретки.

— Пойдём. Пойдём. Покажу тебе! От ведь дурочки старые, уморили человека с дороги. Щас постелю! — метнулась в дальнюю комнату. Соседки, неодобрительно покачав головами, вышли из избы. Но в сенях, по-хулигански переглянувшись, затянули:

Сронила колечко, со правой руки,

Забилось сердечко о милом дружке…

— Чо вот запридуривались, — зашикала на них выскочившая вслед Катерина. — Человек спать запросился, видите же — худо ему! А вы тут заголосили!

Арина с Людмилкой, помогая друг дружке, сковыляли с крылечка и упрямо продолжили:

Ушёл он далёко,

Ушёл по весне,

Не знаю, в которой искать стороне.

Катерина, прикрыв калитку, остановилась и задумалась. Воспоминания, волей-неволей поднятые за столом, царапали изнутри ржавой колючкой. И хоть среди перечисленных гостем фамилий не прозвучала её родная, она помнила и о своём незабываемом горюшке. Отец её тоже сгинул в тридцать седьмом — и ни слуху ни духу вот уж полвека. Был Василий, да весь вышел. Куда вышел — никто не знает…

Скрипнувшая сзади половица вытолкнула из воспоминаний. Оглянувшись, увидела Петровича. С посеревшим лицом он стоял у двери, налаживаясь выйти. Встрепенулась:

— Ты чо поднялся-то? Отлежись.

— Хотел спросить: речка далеко от дома?

— А чо речка-то? Помыться, что ли? Дак у меня баня со вчера ишо тёплая. Сполоснись с дороги. Да и речка недалеко, вон за огородами.

— Хорошо-то как: баня, речка за огородами. Мечтал я так пожить, — оглянулся вокруг Петрович.

— А и живи, в деревне домов-то дивно пустых. Кто помочней, на машзаводе да на камвольном, тут у нас неважнецко с работой. Мужицки руки в деревне завсегда лишними не будут. Дома побросали, никому они не надо. А желающих коровам хвосты крутить мало остаётца.

— Непривычный я теперь к деревне. Одному, поди, не справиться будет, — засомневался приезжий.

— Помогу где, по бабской линии, — брякнула Катерина, потом, испугавшись, как ей показалось, заинтересованного взгляда, поняла, что высказалась как-то не так, хохотнула неловко:

— Да не-е-е. Постираться помочь или с огородом. Спечь, может, что-то. Хотя я последнее время больше по мужицкой — и сено косить самой, и дрова рубить. Внука с работы не дождаться.

— Во, дрова рубить само по мне. Да и сено — руки, поди, вспомнят, — взглянув на руки хозяйки, приметил и набрякшие вены, и кривые, как