будет выглядеть веснушчатый пастух Серёга, которого все зовут «ковбой Мальборо», чьих он будет, и насколько громко будут встречать коров собаки со всей округи, и чью собаку следует остерегаться.

Знала даже, с какой скоростью промчатся мимо Колькин газик и Стёпкин зилок.

Дед Саня моментально и накрепко обучил Свету всем тонкостям автомобильной промышленности страны и местного колхоза, в частности:

— Если сначала курицу задавит, а потом так тормозами будто «Кы-ы-ы-ыш-ш-ш» сказал — значит, Стёпка на своём, а если куры орут и «кш-ш-ш» нет — значит, Колька летит.

Под вечер парни появились дома. А когда стемнело, уселись в аккурат на брёвна напротив Светкиной квартиры. Светка притихла в своей комнатке, не зная, как реагировать.

И вдруг вопли «Бони-М», надоевшего в общаге до тошноты, разнеслись во всей округе. И тишина деревенского вечера, который так разительно отличался от городского, была разрушена. «Варвара жарит кур», — вовсю измывались над непонятным языком парни и укатывались со смеху, залихватски перебивая солистов.

«Концерт» длился минут пятнадцать. Появившиеся бабки заправскими участковыми прекратили всю эту музыку, потребовав прекратить изгальство, пообещав поломать «чёртову балалайку» и оборвать «женилки». Что уж было страшней из всего этого, но концерт быстро затих.

Утро следующего дня свалилось на Светкину голову так же рано, как и предыдущее: солнечными лучами, запутавшимися в голубых подшторниках, заполошным криком петуха.

Новорожденные листочки черемухи уже распрямили свои зелёные лёгкие и дышали свежим утренним ветерком, с радостным шелестом переговаривались с воробьями и настойчиво оглаживали стекло лёгкими касаниями, отчего по занавескам струилась веселая рябь. Чуть позже мычание коров за окном заглушилось шумом первой проехавшей автомашины. Ещё до звонка будильника Света выскочила из постели, умылась и выскочила на крылечко. Наблюдать каждый раз восход солнца и пробуждение дня было упоительно.

— Какая ж красотень! — шумно выдохнула Света, вспоминая унылые утренние подъемы в студенчестве. Ни одного такого городского утра, напоенного красками и звуками, она не помнила.

К началу рабочего дня на крылечке никого не было. Довольная фельдшер снова взялась за картотеку и составление прививочных списков.

По окну мелькнула тень от явно высокого человека, и тут же раздался стук в дверь.

— Да, да, входите, — обрадованно пригласила Света, которой не терпелось кого-то полечить.

В медпункт, старательно вытирая ноги, зашел мужчина лет тридцати, который слегка сутулился, скрывая гренадёрский рост.

— Присаживайтесь. Фамилия?

Мужчина опустился на кушетку, оберегая при этом ногу.

— Семён Писаренко, из строительной бригады.

— Что случилось?

— Да вот спрыгнул с крыши во время ремонта, да на доску с гвоздём. Думал — лёгонько, хватился, а крови уж полсапога.

— Ой! Снимайте сапог скорее!

— Да я уж помыл ногу-то в бочке, перевязал сам как смог. А мужики пугают столбняком. Говорят, сыворотку какую-то надо вколоть. Вы уж поставьте, а то прикинется болячка. А нам телятник срочно надо перекрыть, покуда дождей нет.

Уложив долговязого строителя на кушетку, Света сняла домашнюю повязку, внимательно осмотрела рану на стопе, промыла перекисью, обработала и крепко перевязала. Набрав в шприц препарат, не оборачиваясь, попросила:

— Раздевайтесь. Сейчас укольчик поставим.

Усевшись, Сенька расстегнул рубашку, оголил плечо, но Света остановила:

— Давайте в ягодичную мышцу.

— Каво? От придумала… — Покрасневший Сенька расстегнул ремень брюк. Но, как только Света приблизилась со шприцом, неожиданно побледнев, мягко свалился на кушетку.

Обескураженная фельдшер от неожиданности ойкнула, бросила шприц на лоток и стала торопливо искать нашатырь, который, как назло, куда-то запропастился. Успела ослабить ворот рубашки и со смоченным нашатырём шариком приблизилась к Семёну. И именно в это время в двери медпункта влетела молодая рассерженная женщина, раскрасневшаяся от бега:

— Так я и знала! Бессовестная. Ещё и халат напялила! — заявила она. Запыхавшись, оттолкнула Свету от Семёна.

— Погодите, в чём дело? Не мешайте мне! — Света взялась за ремень брюк, приспустив их, ловко вогнала сыворотку в положенное место.

— Я покажу, не мешайте! Ты зачем мужика моего раздела? Ещё и штаны снимать! Он просто ногу… — крутила она толстым пальчиком у носа докторши… — ногу гвоздём поранил! До этого тут была одна! Ишь ты, шалава! Нашлась на нашу голову! — выпаливала она обидные фразы прямо в лицо Свете, тряся при этом взмокшими от пота кудряшками.

— Да я хотела поставить укол противостолбнячный, а он упал, — пыталась было прояснить ситуацию Света, от обиды раскрасневшаяся не хуже незваной гостьи.

— Знаю я ваш укол! Вишь, зачастил тут! — затрясла жена за плечо Семёна: — Вчера ремонтом интересовался, сегодня уж развалился здесь, — оттолкнула горячим бедром Свету в сторону окна.

— Погодите, дайте, я приведу его в чувство! — буквально заорала Света и бросилась с ваткой в руке к Семёну. Тот, уловив нашатырь, открыл глаза, замотал головой, пытаясь понять, что произошло. Наваждение в виде ревущей жены не исчезало, и он устало опустился на кушетку снова, поплотнее запахнув ресницы.

— Я тебе приведу. Я вас обоих приведу! — никак не успокаивалась ревнивица, подступая так близко, что были видны мелкие капельки пота под глазами.

Неизвестно, чем бы это всё окончилось, если бы в историю сражения не вмешались неожиданные силы с фланга. Подкрепление обозначило себя ещё более громкими воплями, появившись перед медпунктом на боевой сельской тачке для мусора. Упираясь калошами в землю, толкала перед собой тачку уже знакомая Светке баба Катя. Побуревшее от натуги лицо залилось потом, платок сбился на самую макушку и выглядел более пиратской повязкой, чем смиренным старушечьим платом. На тачке восседала ещё одна старушка, худенькая до невозможности, но с отёчным раскрасневшимся лицом, заплывшим правым глазом и несуразно большой нижней губой, тоже нездорово распухшей.

Бабка Катя, привёзшая её, рассерженно толкнула крикливую ревнивицу:

— Уйди, полоротая! Фершал тут для дела приставлен, а ты со своими поревнушками! Она, между прочим, с Колькой моим сухарит. Иди-иди, Лизавета, тут, вишь, Людмилка наша того гляди глаза закатит…

Лизавета, так и не смирившись, бросилась прочь, размазывая слёзы по широким щекам:

— Ну, приди только домой, кобель, приди.

Света, тоже в слезах от несправедливости бабского оговора, снова сунула нашатырь строителю. Сенька, придя в себя окончательно, растерянно оглянулся.

Рассердившаяся не на шутку баба Катя командовала:

— Иди свою дурочку догоняй. Да, не дай бог, окошки вышшалкает докторше в доме. Я палномоченному скажу. Ей двадцать четыре часа дадут, штоб выехала с деремни!

Прихрамывая, Сенька понуро зашагал с крылечка в сторону калитки, вяло цыкнув на бросившуюся было за ним собачонку.

— А вы кого тут доставили и молчите? — Встрепенувшись, Светланка схватилась, как за соломинку, за исполнение своих непосредственных задач, к которым, собственно, и приставлена была. Порывисто, совсем по-детски всхлипнула, задавливая в себе слёзы, и приступила с расспросами к отёчной старушонке