березки соком сладким поили. А каков квас духмяный выходил на том соке! А какая березовица — легкая, веселая! И хмелем не зашибался никто у Марги в деревне, но березовицу честь по чести на все праздники ставили.

Нынче иное. Нынче к зиме оборот-поворот. И кровь березовая уже не пенная, прозрачная — черная да густая, пряная, тяжелым жаром налитая. Медленная.

Марга была подсечницей: одна из пятерых на всю деревню, и весь пяток ныне по Березыне разошелся. Слушали.

Марга не впустую стяжала славу лучшей работницы: слух у ней был острее, тоньше многих; да и сродство помогало.

Улыбнулась еще, поглядела не небушко. Лазурное, высокое; как перед праздником хорошим до скрипа промытое. Только несколько темных комочков на окоеме, ровно тучки спешат-торопятся... И Марга мешкать не стала. До ночи все одно не управилась бы, да не боялась она Березыни ночной. Все ухватки ее, все повадки знала.

Шла так: выбирала березы молодые, обхватистые, стройные. Смотрела, чтобы не было на них заселья. Прикладывала ухо: вслушивала. От одного деревца к другому переходила, каждое привечала, каждому ласковое слово молвила.

Березки с черным соком помечала кресом красным, прижималась благодарно губами к белой, нежной коже.

Вот — огладила ладонями сухой прохладный ствол. Приникла ухом, постучала: тук-тук-тук. Тум-тум-тум, отозвалось из-под луба. Улыбнулась Марга.

Есть сок, значит, идет-движется.

Поставила крес.

Шумели листья, распевали птицы; мягко ходила под ногами зилинь да палая листва. Не холодно еще было, да и от самых лютых, зубастых морозов уберегала насельников своих Березыня. Пахло хорошо: грибами, на солнце нагретым деревом, сухим листом, и, едва-едва — снегом.

Только присела Марга у кринички полудничать, как встрепехнулась, вскинула голову. Или аукалось?

Заслушала, лоб наморщила. И опять — заметался, закачался меж гибких ветвей березовых, меж златых всполохов, далекий человечий голос.

Вздохнула Марга глубоко, взялась под грудью. Не случалось ей прежде гостей привечать. Обходило. А ныне, вот, случилось. Взросленька стала, пора показать, какова из нея хозяюшка, какова стряпка.

Загудела Березыня, зашептала, зашумела листами. Крик человечий в них бился-метался, точно мушка в паутине.

Чуж-человек припожаловал.

И откликнулась Марга, отаукнулась.

***

— Как закружило, дорогу закрыло, — говорил гость, весело заглядывая в лицо Марге, — уж и одежу вывернул, и обутку переменил, все одно — кружит, ворожит...Опознаться бы, да никак сила не берет.

— Ворожит, — Марга улыбнулась робко, — особое тут место. Чужанину нипочем не выйти. Далеко ты забрался, молодец. Твое счастье, что я не с ветру пришлая: выведу.

Путник оказался казистым: статный, в плечах крепкий, русоголовый, светлоглазый. Голоусый, Марге на удивление. В деревне-от каждый малолеток за старшими братьями, за отцом тянулся, бороду ростил. А этот будто специально рожу скоблил.

Собран был путник не по-дорожному уряду, щеголевато, с дымом: кафтан как если бы не парчовый, голевой; сапоги сафьяновые на железных подковках; рубаха зеленая; ворот чудной, стеклом да чешуей расшитый, ошейником — под саму челюсть. Тонкий стан пояс окручивал — чудной, наборный, с кистями. Вместо очелья плетеночка усменная, а в ухе серьга круглая брусничкой подмигивает, а за плечами торба с разговорами.

Кто таков, гадала Марга. Уж точно не собирашечка. Знать, совсем случайный: может, из поезжан, из поезда свадебного отбился.

На Маргу гость смотрел спокойно, приветно; не отворачивался, лицо красивое не кривил.

Марга на осьмнадцатом году была, но так и не заневестилась. Свилеватая — так старшие приговаривали. Дереву дочка, Березыне внучка. Женихов ей ждать не приходилось. А Марга меж тем и рукаста была, и по хозяйству заботная, и рассудлива, и на вечорках пела — не чета прочим девкам. И вот — мало кто с ней мог спорить в подсечном деле.

Волосы у Марги — черные, длинные, в две косы толстые пряденые; тело белое, тонкое. Один глаз темный, летний; второй глаз зимний — точно окно, снежной кашей залепленное. Марга от этого редко когда прямо глядела: или боком стояла, или очи долу опускала.

Девицы в деревне были же куда загляднее: белолицые, темнобровые, гладкие, сладкие. Павы. Будто оне, а не Марга, от белостволицы вышли.

Марга, впрочем, от людей никогда не дичилась. Но пуще всего манилось ей вызнать-узнать, что за самой Березыней деется-творится.

Люди к ним ведь разные находили: и старые, и малые, и бедные, и жирные. После скарб их по домам разбирали, как старшие судили; Марге вот всегда грамотки несли да картинки. Помнили девкину слабость.

Марга до чтения великой охотницей была.

— Меня люди Калиной кличут, — назвал себя гость, — а тебе какое имя пристало?

— Марга.

— А долго ли нам идти, Марга?

— На ночь встанем. Утром опять в дорогу, так и выберемся.

Калина посвистел, головой покачал.

— Добро же, что тебя встретил. В жизнь не гадал, что в роще березовой заплутаю!

Марга посмотрела искоса, отмолвила:

— То не роща, Калина-молодец. То Березыня.

***

Калина разговористым оказался. Все не унимался, покуда шли. Все-то ему интересно было, до кажного предмета природы дело. И что у Марги в кузовке берестяном, и что в туеске. Больше всего удивлялся, как не боится она одна ходить.

— Чего же мне бояться, — отвечала Марга, — коли я отсюда и вышла, и росла здесь?

— Средь самых берез? — спрашивал, а сам глазами яхонтовыми так и смеялся.

Марга не знала, куда деваться. Вроде и не со зла дразнился, и не надсмехался обидно. Редко кто так с ней беседовал. Ровно парень на супрядке игримой к любушке подсел...

Вздохнула украдкой: чать, тот ще девушник. За такого, пожалуй, девки в косы примутся.

Что Марга в портках разгуливала, Калину будто вовсе не заняло. Прочие чужанины изрядно тому дивовались, но Марга уж привыкла так ходить. И тепло, и удобно. Да и красоваться, себя казать — перед кем бы?

Калина глядел, как Марга березы обнимает, слушает; как кресы малюет. Пробовал сам: ухом прижимался, фыркал, мурашей с волос сгоняя. Марга только улыбалась тихонько, да на небо поглядывала.

Тучки уже не пятонышками были, росли, пухли на глазах: будто опара поднимались.

Калина же не унимался, так моты и разматывал.

— Хорошо-то как тут, а, девушка! Воздух прозрачный, светло, радостно! Живи да пой. Одна беда, что заплутать легко: гляжу на березы, а мнится, что это они на меня глядят. И так и частят в глазах, так и частят! Я вот как с опушки шагнул, сам не заметил, как глубоко забрался.

Марга кивнула, опять взглянула украдкой. Калина шел легко — молодой, здоровый, веселый