надобно?

— Это ты что здесь забыл.

— Дело пытаю.

— Мое дело!

— С чего вдруг? — Сумарок нахмурился, сел. — Честь по чести, людям на выручку пришел. Чудь вот зарубил.

— Ха! С поросенком боролся, едва не помер, что же если сама матка выйдет?

Чаруша замер. Головой тряхнул.

— Я взялся, я и сделал, — отмолвил коротко.

— Вижу, — усмехнулся Сивый, кивая на синцы-ссадины, — ловок, как всегда. Или опять куница покусала?

Сумарок, не отвечая, наклонил голову к плечу, взялся косу плести. На кнута и не смотрел. Знал уже, что молчание Сивого язвило сильнее любых слов. Кнут шумно фыркнул — Сумарок и бровью не повел. Пуганый.

Вышел кнут, дверью шарахнув. Только тогда чаруша обратно лег.

Сердито потер щеку.

— Не по зубам, да? — проговорил шепотно. — Эт мы еще поглядим.

***

— Мы энтих чучел захряпами зовем. Кто ставит их, не ведаю. А токмо — слышь — бают, что жонки волковой сие поделки.

— Жонки волковой? — переспросил Сумарок.

Собеседник его воровато огляделся, бросил мешать палкой в садке, где зрела вязь. На мостках их только двое случилось. Был старик-колченог, да он, как корму задал, так уковылял к себе. Остался только тощий, как осот, рябой паренек Пеструха, ворохающий шестом в садках. К нему Сумарок и подступил.

— А вот, когда, знашь, когда зверя гонят, подранка. А тот уходит. В глубину. Там у него жонка есть. Выхаживает, вываживает. В нашем-то точно сидит одна такая, тооочно грю. Давно сидит, еще когда зверье водилось...Она и ставит этих вот... Только они, слышь, вреда не чинят. На дорогу показывают. Дитяток, баб, пьяных выводят. Ровно сами перед носом выскакивают. Мы уж и от кнутов наряжух прикрываем. Разобьют ведь оне, кнуты, а?

Сумарок почесал бровь. Памжа даже днем выглядел неприютно, неопрятно. Вполне верилось и в волкову женку.

Другое — ежели ее поделки его из леса возвращали, то разве злое оно?

И отваживает. И выводит, если заблудишься.

Делать нечего, самому смотреть надо было.

Подошел к опушке — поежился, переглотнул. Тошнота наново подкатила. Вспомнилось, как зверище катал-валял его, как моторило тяжко после его требухи. По сю пору не попустило.

Постоял, подышал, да и пошел в Памжу. Рассмотреть надо было наряжух этих. Разъяснить.

Не долго один брел, глазом сморгнул — подле кнут вышагивает.

— Что, — спросил, — мимо краюхи пройти да не отщипнуть? Сдобна-рассыпчата?

Сумарок промолчал, только брови свел. Сивый на то посмеялся.

— Понимаю. Сам такой.

Тут уж чаруша не сдержался, отвечал едко:

— Как же, слышал изрядно. Добрые люди рассказали. В каждом лугаре по крале, в каждом узле по пиз...по елде.

Кнут руками всплеснул.

— Наговор!

— Как же, — в тон повторил Сумарок.

Озлился на самого себя. Как заталдычило на одном месте, будто и сказать больше нечего. Дальше шагали молча. Сивый прутиком помахивал, как если гусей пасти думал. Сумарок чувствовал на себе взгляд кнута. Мутило — будто его провинка. Рот жгло, точно сырой крапивы нажрался. И середку пекло.

Не всегда так встречались: Сивый был разговорист, смешлив, много знал, умел много. Сумарок порой так от его рассказок хохотал, что ребра ныли. Да и руку ему поставил, с сечицей обходиться учил...А вот как случалось подобное, так оба словно о стену бились.

Хорошо, что скоро не до раздумок стало.

Выросло перед ними: привалившись к древу, наискос, стояло пугалище. Навроде куклы в рост человеку, из дерева да соломы да лыка сотворенной, обряженной в человечьи же вещи. Стояло так, с вытянутой рукой.

— Оно, — хрипло опознал Сумарок, — я когда в беспамятстве мотался, наткнулся, думал — живое. А вот как...

Сивый прищурил глаза, резанул куклу прутком. Усмехнулся коротко.

— Люди говорит, волковой жонки проделье, — Сумарок рассматривал куклу, — но не на погибель же делано. Смотри — на тропу указывает. Если кто заблудится, так выведет.

— Твоя правда, — нехотя отозвался Сивый.

Дальше пошли, вскорости и вторую обряженку нашли. На этот раз — мужицкого уряда. И порты, и рубаха с подпояском, и картуз на ем. Честь по чести. И тоже руку тянул — как раз на тропу.

— И дождь-град не побил, и птицы-звери не попортили, не поели, — удивился Сумарок, — кто такой мастер?

— Добро бы мастер. Паче — мастерица, — сказал Сивый непонятное.

Будто в ответку, залилось, засмеялось тут тихим смехом, и оба встали.

Сумарок поднял голову и увидел.

Сидела на дереве, на нижней ветке, девушка. Как не углядел до поры? Или глаза ему, чаруше, замазала? Грызла девица яблочко, болтала ногами. Черные волосы у ней были коротко, под затылок, обкусаны, снаряга — мужицкая. Щеки ввалые, нос сорочий, глаза быстрые, умные.

Удивился Сумарок. А Сивый же вовсе столбом застыл, а потом зашипел, качнулся, о земь хлопнулся и вскинулся уже не человеком — волком.

Бросился с места, но девица швырнула в него яблоком, а сама резво кувыркнулась — через голову. На ноги ловко встала. Хлопнула, топнула: будто из-под земли выскочили колья-рогатины. Сумарок закричал.

— А ну, — загремело вдруг, — прекратить!

Все замерло.

Откуда ни возьмись, вырос между спорщиками великан. Одной рукой держал за химок волчину, второй рукой бестрепетно сжимал девицу за шкирку... Третья и четвертая руки были сердито сложены.

Сумарок охнул. Вскинул сечицу, но великан-усилок поглядел на него и сказал негрозно:

— Здравствуй, Сумарок. Наслышан изрядно. Жаль, что вот так свиделись.

Чаруша сечицу и опустил.

***

Сидели так: по одну сторону кнут, названный Вардой, с душой-девицей, по другу сторону кнут Сивый, с самим Сумароком. Поглядывали друг на друга через стол.

— Милый щенок у тебя, Железнолобый, — сказала девица Сивому, — рыжий-синеглазый, молоком пахнет. Как назвал?

Сивый ощерился, показав все зубы сразу.

Варда опустил руку на плечо девушке, поднял голову.

— Сумарок я, — представился чаруша. — А ты кто будешь?

— Амуланга.

— Значит, твои куколки?

— Мои, касатка,— девица сверкнула глазами.

Сумарок тут поднялся, не заленился, в пояс поклонился.

— Благодарствую. Выручили меня из беды твои куколки, мастерица.

— Дела! Вот, поучись у свово слетышка вежеству, Сивый, — сказала на то Амуланга.

— Я лучше тебя поучу, кикимору востроносую, хворостиной да по тощему крупу.

Варда сжал ладонь, в которой до поры катал камешек. Хрупнуло. Ссыпал крошку, в тишине продолжил низким спокойным голосом.

— Мы тут не за этим. В