Утром Лиза проснулась от сильного храпа и, едва распахнув глаза, в ту же секунду, уткнулась взором в сморщенное усатое лицо старика — мужа. Задрожав от омерзения всем телом, она попыталась высвободиться из-под его тяжелой руки, которая по-свойски обнимала ее обнаженное тело. Арсеньев вмиг проснулся и, открыв глаза, призывно улыбнулся ей, обнажая потемневшие от времени зубы. Он приник страстным поцелуем к шейке Лизы и прошептал:

— Моя куколка. Я так счастлив, что вы провели эту ночь со мной.

Лиза испугалась, что он захочет продолжения ласк и начнет настаивать на интимных радостях, оттого лежала напряженно и нервно. Но, вдруг, Арсеньев отстранился от нее и, поднявшись над нею, спросил.

— Все было хорошо? Я отчего-то ничего не помню.

— Вы были весьма… — Лиза потупила взор, как и подобало стыдливой жене, подыскивая нужное слово. — Весьма напористы…

— Я рад, очень рад, моя девочка, — он резко наклонился к ней, решив поцеловать ее в щеку и, тут же, поморщился. — Как болит голова. Думается, вчерашнее вино было слишком крепленым. Мне надобно немного подлечиться… — заметил он и проворно слез с кровати. Он накинул свой халат, что аккуратно лежал на маленькой банкете и устремился к двери, на ходу чуть обернувшись, он бросил Лизе. — Я к себе. Не буду беспокоить вас, моя куколка.

Он вышел, а Лиза, с облегчением выдохнула и тихо улыбнулась. Она проворно позвонила в колокольчик. Уже через минуту в спальню влетела Матрена, плотно закрыв дверь и спросила:

— Ну как все прошло, барыня?

Лиза вскочила на ноги и, накинув пеньюар, быстро произнесла:

— Все прошло, как нельзя хорошо! Ты просто умница, Матрена. Я так благодарна тебе. Иди сюда. — Лиза подошла к туалетному столику и быстро достала из своей шкатулки с драгоценностями прелестное дорогое золотое колечко с аметистом и такие же сережки. Она подошла к опешившей Матрене и протянула ей гарнитур. — Вот возьми, как я и обещала.

— Что вы, барыня, не нужно…

— Матрена, бери, не смей отказываться. Ты заслужила, если бы не ты… Ох, и не знаю, что было бы со мной. — Она засунула сережки и кольцо в передник горничной и на ухо ей добавила. — Василий Дмитриевич достаточно дарит мне драгоценностей, поверь. А ты продашь их. Да деньги пошлешь своим с деревню. Наверняка, ведь, нуждаются они.

— Благодарствую, барыня, вовек служить вам буду, — закивала довольно Матрена.

— А сейчас, милая, как можно быстрее вели ванну приготовить. Помыться мне хочется, — велела Лиза громко, а потом, нахмурившись, уже тише только чтобы слышала Матрена, добавила. — До сих пор ощущаю его неприятный запах на своем теле.

В тот день у Василия Дмитриевича начался очередной запой. Утром, решив опохмелиться, Арсеньев опять впал в пагубную зависимость и почти весь месяц пьянствовал и жил в своей комнате с денщиком. Это весьма устраивало Лизу и даже радовало. Все-таки, она вовсе не жаждала видеть мужа постоянно и, лишь краткими моментами навещая его, интересовалась его здоровьем. Через месяц, как и всегда после запоя, Арсеньев сильно занемог и провалялся в постели еще месяц. Уже к зиме, Лиза, наконец, пригласила доктора, который во всеуслышание объявил, что Елизавета Андреевна ждет малыша, уже как второй месяц и разрешение от бремени должно быть к лету. Арсеньев, узнав эту новость, был очень рад и горд, и по этому поводу решил устроить в своем доме грандиозный прием, когда поправится.

Российская империя, Орша,

1812 год, Ноябрь, 17

Уже неделю Корнилов не приходил в себя. Тяжелейшее ранение после последнего крупного сражения под деревней Смоляны, могло стать роковым для Павла. Отчаянные попытки французов вновь занять Витебск, по приказу Наполеона, который они сдали русским еще в начале ноября, хоть и не увенчались успехом, но стоили русским потерь в несколько тысяч человек убитыми и ранеными.

Корнилов, который почти месяц изнывал от безделья, скуки и мучительных воспоминаний о Лизе, был рад вновь вступить в бой. Он храбро и бесстрашно дрался под Чашниками две недели назад и рвался в бой первым, желая хоть на миг отвлечься от своей душевной боли. Он совершенно не страшился смерти, нет, он уповал на нее и желал ее. Ибо его душеная рана, которая никак не хотела заживать, денно и нощно травила его сердце. Командиры хвалили Павла за смелость и безудержный напор, его гусары устремлялись за ним в бой с неистовой отвагой, враги устрашались и падали под его саблей, но Корнилов не находил покоя и инстинктивно искал в сражениях смерти. За его яростной удалью и бесшабашной храбростью скрывалось желание забыть эти пленительные зеленые глаза, с пушистыми темными ресницами, бередившие его душу. Две недели назад под Чашниками Корнилов вышел из боя совершенно невредимым. Тогда, русские одержали блистательную победу над превосходящей по численности дивизией Леграна и потеряли всего четыреста людей, против тысячи с лишним выбитых из строя французов. Но, Павел в момент всеобщего ликования, был, как и обычно хмур и мрачен, думая только о том, что бой кончился, а его душевная мука вновь врывается в его сердце, никак не желая оставить его в покое.

И вот две недели спустя, у него вновь представилась возможность забыться. Он ринулся в бой за Витебск безудержно, смело и дико. Он был впереди своих гусар, на своем жеребце и рубил неприятеля направо и налево. Совершенно потеряв осторожность, он в какой момент оказался отрезанным от своего эскадрона и в одной из деревень попал в окружение к французской роте. Дико сопротивляясь нескольким десяткам французов, он зарубил около двенадцати солдат, когда его сбросили с коня. Нанеся несколько умелых ударов, французы решили, что Корнилов мертв и оставили его истекать кровью на окарине поля. Спустя час, его случайно обнаружил один из корнетов, который тяжело водрузив мощное бессознательное тело Корнилова на своего коня, привез его в лагерь русских.

Аристарх Иванович, увидев Павла в таком плаченом состоянии, заметил:

— Три раны из четырех — очень опасные, вряд ли он выживет.

На это заявление полевого доктора, Васильчиков тяжко вздохнул и, похлопав доктора Коваля по плечу, сказал:

— Сделайте все что сможете.

Несмотря на опасения Аристарха Ивановича, Корнилов не умер. Его тяжелое состояние продолжалось более недели. Однако, крепкий сильный организм молодого человека беспрестанно боролся за его жизнь. Почти неделю у Павла был жар и открывались кровотечения в ранах. И все это время, около Павла неотрывно находилась полевая сестра Евгения, которая ухаживала за ним. В первые дни после ранения, Корнилов в бреду постоянно повторял имя Лизы, хриплым жутким голосом. Сестра, которая появилась в полевом лазарете недавно, смотря на волевое мужественное лицо Павла, ощущала, что ей хочется, чтобы этот тяжело раненый притягательный Корнилов, один из самых храбрых гусар в своем полку, как сказал ей его сослуживец Васильчиков, шептал в бреду ее имя.

Евгения приехала на войну по идейным соображениям. Она была дочерью отставного поручика и с детства жила в нищете в Смоленске. Едва французские войска подступили к городу, Евгения втайне от матери, убежала с одним из гвардейцев в действующую армию, чтобы стать сестрой милосердия. Она жаждала помогать раненым и принести пользу своей родине. Через несколько месяцев она случайно попала в гродненский гусарский полк. Почти с первых дней заметив Корнилова на полевой кухне, двадцатилетняя Евгения, сразу же ощутила, что ей безумно нравится этот эффектный величавый молодой человек, который не обращал на нее никакого внимания. И вот, через две недели, ей выпала удача ухаживать за ним в лазарете. Евгения, как только у нее находилась свободная минутка часто сидела у койки тяжело раненого Павла и в своих девичьих грезах думала о том, что, когда Корнилов поправится, он непременно оценит ее старания и обратит на нее свое внимание.