передаче «Good Morning America» в 2006 году. Она: стопроцентно, агрессивно черная женщина. Он: такой бледный, что на его фоне Стэн Лорел сошел бы за Мадди Уотерса. Кто знает, в какие игры они там играли (или во что поигрывали).

Принс утверждал, что ненавидит возвращаться к своим старым песням, но музыка, которую он предпочитал играть теперь, как раз и казалась застрявшей в прошлом, в то время как его творчество из 1980‐х звучало более прогрессивно, чем когда-либо. На своем веб-сайте Принс хвастался смелыми технологическими инновациями, но в музыке он откатился к безопасному и незамысловатому фанку. Такие песни, как «My Name Is Prince» («Меня зовут Принс»), – это своего рода эгоцентричный манифест, какие большинство артистов выпускают в начале пути, когда они еще достаточно молоды, чтобы их безумный гонор смотрелся мило, уместно и выигрышно. Мужик средних лет, отчаянно вопящий, что он единственный и неповторимый, звучит далеко не так очаровательно. Напротив, такой показной мачизм может возыметь эффект Трампа: чем громче вы кричите о своей уникальности и неуязвимости, тем сильнее начинает казаться, что у вас проблемы. К концу трека Принс просто повторяет «Меня зовут Принс» снова и снова – так долго, что начинаешь сомневаться в здравости его рассудка. Возможно, проблема заключалась в толпах мускулистых молодых рэперков, которые уже наступали ему на пятки: «My Name Is Prince» обретает больше смысла, если представить себе, что Принс это завывает, хвастаясь перед самим собой, сам себя подбадривая в условиях стремительно меняющегося мира.

Когда-то Принс танцевал между идентичностями; теперь же все звучало так, будто он цепляется за обледенелый горный склон во время бури силой в десять баллов, используя свое сценическое имя, как альпинист – кошки. Да, «My Name Is Prince» происходит из старой традиции негритянской музыки, из хвастовства в стиле Джеймса Брауна: «На седьмой день он создал меня!»[122] Но тон совершенно не тот: здесь нет ни намека на пародию, в голосе Принса звучит не умышленное высокомерие, а искреннее отчаяние. В прискорбном рэп-треке «Sexy MF» («Сексуальный сукин сын») в его голосе нет реальных эмоций; звучит он примерно так же эротично, как выкрученные на максимум колонки в обшарпанном стрип-клубе – по тону это что-то среднее между неохотным подкатом и едва подавляемой скукой. Принс как будто провозгласил: отныне вы будете наслаждаться моей музыкой только в одном ее виде: черной, а значит, типично фанковой. Принс, который некогда дарил нам проблески стольких невозможных вариантов будущего, отступил назад, в недвижную Традицию, и стал сочинять музыку, имеющую лишь один исток, один пункт назначения, одно прочтение – музыку, подобную переработанной версии старой-престарой религии, не допускающей никаких свежих вкраплений извне.

10

Недавно вечером я был в местном супермаркете, где фоном всегда играет на удивление со вкусом подобранная коллекция старых поп- и соул-хитов. Заиграла «Raspberry Beret», и я просто не смог совладать с собой: на меня тут же накатило, я стал подпевать и рисоваться прямо там, в третьем проходе. Песня все еще была так хороша: неожиданные скрипки, слегка «неправильный» бэк-вокал (голос белой девушки, переворачивающий обычную формулу, в которой средненький вокал белого солиста подкрепляют феноменально талантливые чернокожие певицы); в простецкий хлебный мякиш песенного нарратива вкраплены тончайшие щепочки подтекста, за которые немедленно зацепится чернокожий слушатель (босс героя песни, владелец магазина, «не любил таких как я, / потому что я был слишком нерасторопным…»[123]). Действительно ли когда-то был такой фантасмагорически странный поп-хит или все это нам просто приснилось?

После смерти Принса в апреле 2016 года многие люди вышли в интернет, чтобы написать о том, что он для них значил, и вспомнить, каким горячим и потусторонним он был в своем великолепии. Только вот не покидало ощущение, что тот, о ком они скорбят, если и не давно уже покинул нас, то, по правде говоря, давно перестал занимать центральное место в чьих-либо мыслях. Прошло очень много времени с тех пор, как его музыка была в зените. На альбоме «Emancipation» («Эмансипация») 1996 года, когда он уже отказался от своего имени в пользу символа ___, Символический Принс поет песню о старом добром Оригинальном Принсе и объявляет его «мертвым, как Элвис»[124]. Большинство мальчишек в детстве мечтают стать королем того или иного мира, но что, если ребенка крестили королевским именем еще до того, как он успел что-то сказать или сделать? Имена и названия, знаки и алфавиты, казалось, имели для Принса большое значение с самого начала карьеры. Но, если разобраться, что такое имя? Его нельзя взять и зажать в кулаке, как кусок золота. Оно абсолютно нематериально. Благодаря ему кто-то может раньше времени почувствовать себя богом – но в равной степени, может быть, и призраком в своей собственной жизни.

11

Аббревиатура «PP» (сокращенно от «Paisley Park» – «Пейсли-парк») также могла бы означать «pleasure principle» (принцип удовольствия) – идею о том, что удовольствие является руководящим принципом всего, о чем Принс мечтает, и всего, что он делает. «Пейсли-парк» сначала был воображаемым пространством (микрокосмическим Эдемом, расположенным за холмами, но очень близко, где были рады всем: хромым, косым, некрутым, придурковатым, всем, чьи красота или сексуальность не вписывались в скупые и правильные общественные рамки), и только потом Принс назвал так построенный на прибыль от «Purple Rain» комплекс в Миннеаполисе, куда входили две студии звукозаписи, танцевальная студия и огромный оркестровый зал. В нем также находились жилые помещения и бизнес-центр. И хотя иметь собственную студию, несомненно, было, как ни посмотри, решением разумным, оглядываясь назад, невольно задаешься вопросом, так ли разумно было иметь вообще все необходимое в одном месте. Это же воплощение мальчишеских мечтаний – с очевидными опасностями вроде изоляции, ползучего отчуждения от потоков жизни где-то еще, запечатывания внутри гигиеничного, радужного концептуального мирка. Он строит мир, в котором абсолютно ничего не остается на волю случая; в котором все, что он видит вокруг себя каждый час каждого дня, есть отражение никого и ничего иного, как самого Принса. Ко времени таких релизов, как «3121» 2006 года, мы все снова остаемся снаружи и с завистью заглядываем внутрь, носом прижавшись к оконному стеклу со вкусом обставленного жилища Принса, глядя на непрекращающуюся вечеринку внутри и на его суперкрутых голливудских приятелей. То, что когда-то было мечтой о более счастливом сообществе (порой о чернокожем, порой об алхимическом слиянии всех наших цветов), свелось теперь к известной истории: я получил свое, братан, а ты иди-ка к черту. Некоторые фанаты утверждают, что «3121» – это возвышенная библейская аллегория, но я этому не верю. (Мы десятилетиями