спинами тяжелой пехоты, плохо защитила от мечей. Штурмующих было тут чуть не в полтора раза больше, но тонкая их шеренга дрогнула, прогнулась и разорвалась посредине. Гридень, первым прорубивший строй врага, внезапно возник прямо перед Яшкой. В левой руке он держал разбитый круглый щит, измочаленный до такой степени, что он непременно развалился бы, даже шоркни по нему веником. В правой сжимал шестопер. Злая встопорщенная борода стояла торчком. Не тратя попусту время, он развернулся и тут же опустил свое оружие на голову ближайшего стрелка. Тот рухнул ничком без единого звука, а боярский гридень уже рубился с другим киевлянином. Он ткнул ему в лицо остатками щита, отчего тот окончательно развалился, а шестопером, прочертив им в воздухе широкую дугу, ударил в плечо. Легкая кольчуга стрелка жалобно звякнула, рука повисла плетью, выронив лук, но вторая, сжимавшая стрелу, без промедления вонзила узкое зазубренное острие прямо в глаз бородачу.

Яшка изо всех сил зажмурился, не в силах больше смотреть на кровавое зрелище. Наощупь свободной рукой он нашарил древко стрелы, пришпилившей его к воротам, и попытался ее выдернуть. Бесполезно — засела так крепко, что даже расшатать ее не удавалось. Тогда он навалился всем телом на древко и, до боли стиснув с натуги зубы, переломил его. Освободив рукав, едва удержался от соблазна тут же вскочить на ноги и рвануть подальше отсюда: вовремя смекнул, что лучше уж схорониться в тени.

Сеча перестала напоминать даже отдаленное подобие правильного боя, превратившись в жуткую резню. Где свои, где чужие в этой свалке разобрать не представлялось возможным. «Монашку» даже показалось, что варвары принялись убивать друг друга вообще без разбору. Крики раненых и посмертные хрипы умирающих смешались со звоном мечей, лязгом мнущихся под ударами лат и треском не то щитов, не то костей. Единственный торчавший до сих пор поверх бурлящего месива людей всадник, больше не высился над свалкой битвы. Лишь его гнедая лошадь с диким ржанием неслась куда-то вглубь двора, высоко вскидывая задние ноги и громко бренча сброей. И, провожая ее совершенно ошалевшим взглядом, он заметил новых действующих лиц этого жуткого представления.

Две створки двери, что вела внутрь терема, с треском распахнулись и из них выметнулись десятка полтора-два воинов. Шли они, плотно сомкнув массивные щиты, скорым размеренным шагом. Как мифическое существо с множеством рук, ног и голов. Яков уж было решил, что перевес в живой силе сейчас вновь окажется на стороне обороняющихся, и его, чего доброго, раз уж проник в крепость в рядах осаждающих, вместе с ними и порешат. Паника, на короткое время расцепившая свои костлявые пальцы на его глотке, вновь с готовностью стиснула горло. Ноги, вполне уже, впрочем, привычно, в очередной раз отказались повиноваться. Яшке ничего больше не оставалось, как расширенными от ужаса глазами смотреть на размеренно вышагивавшую в его сторону смерть.

Плотный строй тяжелых латников врезался в толпу, единым махом отбросив ее на несколько шагов. В этой свалке у княжьих дружинников не было никакой возможности перестроится, и им ничего более не оставалось, как пятится к воротам. Гуще полетели стрелы — лучники с ближайших стен принялись осыпать ими прорвавшихся внутрь крепости врагов.

— Да что ж вам всем так умереть-то не терпится?! — взмолился про себя Яшка.

Впрочем, ближники Клина Ратиборыча, судя по всему, геройски полечь не собирались. Дождавшись, когда в сечу врубятся вои, спустившиеся с крепостных стен, они тем же откатились назад. Монашек, понимая, что в этом отступлении, скорее всего кроется и его спасение, возликовал. Ненадолго.

Пятились латники к длинной постройке, которая здесь, судя по всему, служила конюшней. Оттуда уже споро выводили лошадей. Кони, чувствуя набирающее вокруг силу пламя, дико ржали, норовили встать на дыбы, поджимали уши и гарцевали на месте. Но, как только в седло взлетал очередной ратник, его уверенность словно бы передавалась и лошади. Зверь, чувствуя твердую руку хозяина, моментально становился таким же, как и дружинник в седле, воем.

И в этот миг Яшка увидел боярина Клина. Спутать его с кем-то другим было бы мудрено. Необъятную, как у брата, стать обтягивала дорогая, сработанная из крупных составных пластин броня. На голове красовался шлем с личиной, закрывавшей половину лица. Лишь глаза горели злобой в узкой прорези, да некогда окладистая борода не особенно солидно скомкалась на груди. В седло боярин опустился тяжело, поддерживаемый с двух сторон крепкими дружинниками. Опустившись на спину скакуну, бывший княжий ближник устало опустил плечи и вообще обмяк так, словно не воевода сейчас сидел в седле, а размокший мешок с мукой. «Монашку» даже почудилось, что боярин едва не сверзился на землю, но вовремя подоспевшие конные вои успели его подхватить и удержать.

— Да он нездоров. Очень нездоров, — подумалось вдруг Яшке с такой спокойной ясностью, что он сам дался диву.

Конники мгновенно выстроились правильным клином, со всех сторон закрыв закованными в булат рядами воеводу. Их было немного, но большого войска для того, чтобы на пути к бегству втоптать в раздавленную сапогами землю порядки киевлян, и не требовалось.

Один из трех дружинников, занявших место на острие клина, громко и пронзительно вскрикнул, чуть привстав в седле. Верховые единым порывом двинулись вперед. Сорваться с места в галоп им мешал едва не вываливающийся из седла воевода. Но, Яшка теперь знал это совершенно точно, стоило им набрать ход, и остановить их смог бы только плотный строй тяжелой пехоты с длинными пиками. Да и то не сразу. А такового здесь не было. Только насмерть перепуганный аналитик.

Конники вломились в сечу чинно, как будто даже с ленцой. Тем не менее, пеших воев — и своих, и чужих — обрушившаяся на них железная стена разметала в разные стороны, как ветер сухие листья. Те, кому особенно не повезло, с пронзительными воплями скрылись под копытами.

— Ворота! — разнесся над месивом сечи зычный голос Хрома. — Ворота закрывайте! Не дайте уйти!

Яшка вяло подивился тому, что однорукий его знакомец все еще жив. Здоровых да крепких воев на раскисшей от крови земле перед воротами осталось лежать без счету. А уж то, что в этой ужасной резне удалось уцелеть калеке, можно было объяснить разве что чудом. Как, впрочем, и то, что в добром здравии до сих пор пребывал и сам книгочей.

Если бы он знал, какая нечистая сила его воздела на ноги и швырнула вперед, наперерез конной лавине — то есть практически навстречу верной смерти — проклял бы ее навеки. И тем не менее, аналитик, будто кнутом подстегнутый окриком Хрома,