Где-то совсем уже рядом, за какой-то из окружавших их стен взорвался топот, лязг и крик дикой рубки.

— Всё! — заслышав приближающуюся толкотню резни, скучающий решил прервать мелодраматические разговоры. — Заболтались. Капля, держишь его?

И, не дождавшись ответа, шагнул к боярину.

Никодим, что бы он ни думал о Клине Ратиборыче в свете всплывших подробностей, позволить ему умереть не собирался. В отличие от толстого и тонкого, он-то как раз планировал сохранить в живых как можно больше свидетелей. Особенно главных. А боярин среди них занимал очевидно первое место. Черноризец подобрался, готовясь ломануться что есть духу вперёд, не позволив привести приговор в исполнение ни одному, ни другому палачу.

Но он просчитался.

Едва вскочил на ноги, громыхнув сброшенными с плеч обломками, как тонкий повернулся к нему лицом. И растянул губы в кислой ухмылке. В которой читалась чуть ли не плотоядная мысль: «Думал, я о тебе забыл»?

Короткий взмах, и игрушечный ножик, свистнув в дрожащем от жара воздухе, воткнулся Никодиму под ключицу. Причём не клинком, а тоненькой рукояткой. Которая тоже оказалась наточена. Если б не многолетняя выучка, хоть и запоздало, но рванувшая тело в сторону, это лезвие могло бы воткнуться и основательнее. Достав, например, до артерии. А так — осталось торчать из плеча.

14. Ядовитый Змей (окончание)

Никодим, мысленно возблагодарив такое явление природы, как инстинкт, не стал тратить драгоценные секунды на то, чтобы выдернуть из раны хилый предмет чайного сервиза. Он уже нарисовал перед глазами план атаки. Сначала нужно будет выбить сухопарого — мало ли сколько ещё метательных ножей у того в рукаве — а потом уже постараться вырвать у этого разлапистого дуба главного свидетеля.

Всё это так и осталось в мыслях.

Ноги вдруг подкосились, и он со всего маха врезался одеревеневшим лицом в спину бугая, что по-прежнему держал на вытянутой руке брыкающего ногами боярина. Тот раздражённо дёрнул плечом, и тело «святого отца» безвольно спикировало вниз. Рухнуло лицом прямо в пук травы, пробившейся под венцами постройки. Руки даже не шелохнулись в попыткуе смягчить падение. А лицо совсем не почувствовало ожога крапивы.

Единственное, что он ощутил — так это то, как из раны ухватисто и юрко, пока он валился на землю, вырвали нож.

— Яд, — пояснил тощий боярину. — Действует быстро. Хоть и умираешь от него постепенно. Чтобы было ощущение, будто от потери крови. Да что я рассказываю? Ты сейчас, твоя светлость, и так это узнаешь.

И воткнул клинок Клину Ратиборычу куда-то подмышку. Тот всхлипнул, охнул, скукожившись в один судорожный узел сжатых мышц и сухожилий — и тут же словно растёкся в руке здоровяка. Бугай отпустил обмякшее тело, и оно безвольно ссыпалось едва не на Никодима. Так близко, что он увидел и закатившиеся куда-то под лоб глаза, и торчащий из-под руки нож. Вымазанный и боярской, и его собственной кровью.

— Главное — аккуратность, — завёл очередную тоскливую лекцию тощий. Он подошёл к двум умирающим телам, слегка понатужившись, выдернул торчащий из одного из них нож и вложил его в ладонь другого. Никодима. — Видишь, как всё будет, когда всё закончится? Даже если под этими обгоревшими обломками и отыщут тело боярина, рядом с ним будет лежать труп его убийцы. С инструментом умерщвления прямо в кулаке. Всем всё ясно — а нас тут как бы и не было.

— Надо же, — густо пробасил Капля. — Я б не додумался. Ты, Змей, голова.

— Зато ты силён в другом, — скучающе приободрил напарника сухопарый. И не удержался, чтобы не выдать тоскливую шутку. — В том, что — силён. Я сейчас выйду через заднюю калитку, а ты подопри её изнутри. Чтобы никто не подумал, будто кто-то через неё и правда отсюда вышел.

— А как же я?

— А ты иди в подклеть — и подожги бочки. Как мы и планировали. Ты ж знаешь — оттуда есть подземный ход за стену крепости. По нему и выберешься. Только не забудь сначала в паре бочек пробить дыры. Топором. Чтобы эти, что лезут сюда, не успели потушить. Понял?

— Да.

Пока бугай провожал Змея, Никодим прислушивался к ощущениям своего тела. То, что яд сильный и быстродействующий, сомневаться не приходилось — наиболее яркое и постепенно становящееся вещественным доказательство тому лежало прямо перед ним. Подавая явно финальные признаки жизни. Однако он — Никодим — почему-то не проваливался в беспамятство, а тело превращаться в труп как-то не спешило. Более того, постепенно он начинал чувствовать лёгкое покалывание в пальцах рук и ног. К ним возвращалась чувствительность. Что для умирающего тоже не назвать типичным симптомом.

Поэтому он решил не сдаваться.

— Слышь, Капля, — глухо откашлявшись, окликнул он борова, который, затворив за своим подельником калитку, запер её на засов, да ещё и подпёр для надёжности какой-то колодой. — Это ж какой конец должен был быть, чтобы ты с него капнул…

— Чего?

— Я говорю, тупой ты. Как вон то бревно, которым ты ворота придавил.

— А, — совершенно безучастно кивнул здоровяк. — Ясно. Ещё один шутник, который не хочет умереть спокойно?

— Ещё один?

— Ага. В Бирке был. Разнюхивал всё. Догнали. И вот так же прирезали. Правда, ещё и в воду бросили. Чтоб наверняка. Жаль, тут моря нет.

Что ж, по крайней мере он теперь точно знал, что напал на верный след. Правда, долго ли по нему придётся идти…

— Слышь, Капля, — бросил он вслед удаляющемуся медведю, не желая его отпускать с места преступления.

— Ну, чего ещё?

— Почему не спросишь, отчего я тебя тупым назвал?

— Потому что из нас двоих Змей думает.

— Это я уже понял. Ну, и ещё кой-чего.

— Да плевать, — бык развернулся было к Никодиму спиной, и тот бросил ему в затылок последний аргумент:

— Ты и правда ещё не понял? Тебя твой драгоценный Змей тоже собирается оставить здесь.

— Чего?

Капля остановился. И повернулся.

— Того. Я знаю, что хранится в тех бочках. Моровое поветрие. Такое, что стоит только чуть-чуть его вдохнуть — и требуха твоя тут же вся заживо сгниёт. И через задницу вывалится.

— Не успеет, — прогудел Капля. Хотя с места больше не трогался.

— Это ты не успеешь. Даже если очень быстро проткнёшь дыры в бочках, их же надо ещё поджечь. А ты знаешь, как они горят? Мигом. Всю эту крепость испепелит в один вздох. Убежать не успеешь.

— Врёшь.

— Да сам подумай — с чего тогда