это занятие, по-моему, стало самым любимым в моей жизни, правда, носило оно какой-то не всегда целенаправленный и продуктивный характер, оттого что часто читал какую-то чушь, а порой ее же по сто раз перечитывал. Так бы лежал на диване и читал — что еще нужно в жизни человеку?

Но мой отец был сторонник здорового образа жизни, а именно — подвижных игр на свежем воздухе (это в Пролетарском-то районе свежий воздух, где рядом был АЗЛК, два цементных завода, микояновский комбинат, ГПЗ — сплошная индустрия!). Но про индустрию отец то ли не знал, то ли считал, что гулять при любой экологии полезнее, чем перечитывать Жюля Верна, и выгонял меня на улицу практически насильно.

А во дворе такие люди водились! Папа Карло, Гуталин, Утя Губошлеп, Абан, и, натурально, был свой Косой. Как-то во дворе случилась обычная драка — кто-то задрался с Косым, по тогдашним моим понятиям гигантом, — причиной драки послужила брошенная Косому в лицо фраза: «Приемники ты строишь детекторные, а сам ты — дефективный». Во дворе я пришелся явно «не ко двору», так как был толстый, еврей и в беретке. То есть сразу же была дана «предъява» всех моих нарушений дворового этикета. А одному моему приятелю дали кличку «Кальсон» — настолько дворовая публика была сражена тем, что он носит исподнее! Голубого такого, гаденького оттенка. Это похуже беретки будет! Мне кальсоны также как-то вменяли в вину, но я уже в холода под брюки поддевал тренировочные штаны — вольность, допустимая дворовым дресс-кодом. И, как я ни просил себе кепку, как у вечно сопливых братьев Рожковых (один из них потом сел в тюрьму за изнасилование), в кепке мне было отказано — в ответ мама сказала, что берет во Франции — страшно модная вещь (наверное, видела чью-нибудь фотографию — Ива Монтана, Брассенса, Бреля в таком головном уборе). А когда меня дразнили «Жиртрестом», бабушка меня успокаивала: «Это тебе завидуют!» В тот период считалось, что здоровый ребенок — это толстый ребенок, который всё время поглощает, радуя родителей, «полезные продукты», где содержатся так необходимые растущему организму белки, жиры и углеводы.

В этих походах «за здоровьем в народ» была лишь одна польза — я сделал надлежащие выводы, и, когда у меня самого родился сын, он был «страшно далек» от дворового народа. Хотелось ему сидеть дома — мы давали ему эту возможность.

Когда мы первый раз после отъезда посетили страну исхода, а было это в 1997 году, через семь лет после нашего отъезда, то увидели, что старушки у нашего старого дома сидят почти те же, а дети, ровесники сына, тоже сидят — кто на игле, кто в тюрьме.

Впрочем, одна девочка, постарше нашего сына на несколько лет, к тому времени стала кандидатом медицинских наук.

Понятие «двора» как естественной среды обитания ребенка и подростка, этакого «клуба по интересам», в котором городской ребенок познает жизнь, по-моему, исчезло в моем поколении. Для «двора» в его классическом понимании, начиная где-то с двадцатых годов прошлого века и по шестидесятые-восьмидесятые, необходимы были какие-то закоулки, старые гаражи, сараи, чердаки и подвалы, заброшенные дома, черные лестницы — то, чего нет в стандартных новостройках, и при свете дня во дворах нового типа скучно. Да и всё на виду у взрослых, а им бы лучше не знать, чем занимаются дети в своих компаниях. Так, по крайней мере, было в наше время — когда дворовая культура уже доживала свой век, но была еще вся эта покрытая пылью и пахнущая противно и одновременно загадочно среда обитания.

Я еще застал драки «стенка на стенку». Причиной групповых драк была, во-первых, скука — драка ведь отличное развлечение, а во-вторых, настоящему «двору» надлежало хранить свою независимость, изображая из себя «крутых». Мы враждовали с 24-м домом по Воронцовке. До обильного кровопролития и членовредительства дело не доходило — все-таки дворовая культура подходила при мне к своему закату, — просто два «фронта» стояли друг против друга, обильно, но однообразно матерясь в адрес противника, а те, кто поменьше, перекидывались камнями, делая это очень аккуратно — чтобы, не дай Б-г, не задеть кого-нибудь из «старших». Потом с чьей-либо стороны: с нашей, дома 17 по Каменщикам, или от дома 24, отделялся «взрослый» парень — возраста этак предпризывного или после первой отсидки «по малолетке», выдергивал из противоположного лагеря самого ярого ругателя и пару раз давал ему «по чану». На этом все военные действия как правило, заканчивались. Можно было спокойно расходиться.

Глядя ретроспективно на подростковый возраст, всё время хочется удивляться, как много подростков умудрилось пережить этот жизненный период и остаться живыми и при полном комплекте глаз, рук и ног. Можно было бы выделить эти рассказы в отдельную главу и назвать ее «Как мы выживали» и даже поставить вопросительный знак: «Как мы выживали?»

Вопросительный знак требуется, чтобы ответить, как большинство подростков занимались черт знает какими опасными вещами и как большинству из нас это сходило с рук. Ведь стеклянная трубочка, насаженная на мой язык, — штука, конечно, неприятная, но сравнительно малоопасная. Особенно по сравнению с тем, как мы делали «огнеметы» из пульверизатора, только вместо одеколона там был бензин для зажигалки — нажимаешь на грушу и поджигаешь бензиновое облачко, вылетающее из распылителя. Могу назвать сходу еще два случая опасных игр, связанных с этим бензином, — один раз горящий бензин расплескался по моим ногам, и я исполнил «танец маленьких дикарей», чтобы сбить огонь со штанов, — а стоял я тогда уже в огне по колено. А второй раз горящую и пропитанную бензином вату мой приятель случайно бросил на занавеску. На удивление без жертв обошлось и тогда, когда я эту горящую вату выкинул из окна. Услышав за окном крики и гул, я от страха убежал к соседям. А мне туда скоро позвонили из дома, и сказали: «Иди домой, тут к тебе участковый пришел!» «Наверное, это врач!» — предположили соседи. «Мне почему-то кажется, что не врач», — ответил я и был прав. Ну и что?

И это сошло мне без всяких последствий, хоть участковый и говорил, что горящий комок ваты практически угодил тетке за шиворот. По крайней мере, игры с бензином не помешали спокойно перейти к играм с порохом. Его почему-то было не трудно достать. И тут уже простор фантазии был неограничен. Можно было сделать огнестрельное оружие — «поджигу», нечто вроде первых фитильных ружей: запихать порох в загнутую с одного конца трубку с дыркой в стволе, заткнуть пыжом,