Шрифт:
Закладка:
— Нет. Оказывается, она давно задумала уехать, еще когда его высочество в последний раз появился при дворе. Помните, когда он вдруг исчез посреди гор? Тогда его высочество с матерью ужасно поссорились, вот она и решилась. Шпион герцога сказал, что она велела приготовить вещи и лошадей на завтра, и…
— Бедный Альфонсо! Я должна… — Она привстает и тут же снова падает на стул. Что она должна? Он ведь ясно объяснил: его дела ее не касаются. — Надо…
— Я слышала, сам Папа приказал ее выслать, — благоговейно шепчет Эмилия, — но его высочество герцог всем хочет показать: мать уедет, когда он сам того пожелает.
— Да, знаю.
— Но теперь ее дочери тоже хотят уехать, ну и…
— Она собирается забрать сестер Альфонсо? — прерывает ее Лукреция. — Ему не понравится. Он никогда не позволит…
— Почему? Разве запрещено дочерям поехать с матерью, если…
— Не важно. — Лукреция качает головой. — Продолжай. Рассказывай, что еще знаешь.
Эмилия пожимает плечами.
— Я слышала, герцог с матерью повздорили из-за религии. Странное дело, конечно, а с другой стороны, старая герцогиня ведь француженка, вдруг…
— Она протестантка. Обещала оставить прежнюю веру, но похоже…
Эмилия истово крестится, защищаясь от ереси.
— В общем, герцог очень расстроился, когда эмиссар все ему открыл. Слуга эмиссара сидел в соседней комнате и сказал: герцог что-то бросил в стену и обещал посадить мать с сестрами в темницу да вдобавок высечь за неподчинение. Представляете? Родную мать…
— Не мог он такого сказать, — перебивает Лукреция. — Наверное, слуга ошибся. Вероятно, Альфонсо говорил о придворном или о… о лакее. Его мать — сама Рене Французская. Она поступает так, как считает нужным. Он бы никогда… о благородной женщине…
— Да, мадам, — склоняет голову Эмилия. — Вы правы.
Лукреция резко встает. Шпильки давят на голову, camiciotto тянет под мышками. День, начавшийся так хорошо, стал зловещим и мрачным.
— Все уверены, что герцог скоро поедет в Феррару, — болтает Эмилия, поправляя ворот платья Лукреции. — Не знаю…
— Спасибо, Эмилия. — Лукреция жестом отпускает ее. — Ты свободна.
Потом встает и выходит в коридор, оставив служанку наводить порядок в комнате.
Лоджия встречает ее ослепительным белым светом. Солнечные лучи безжалостно заливают двор до краев, а небо за арками бурлит от жара и пылает, как раскаленная печь, обжигает виллу свирепым дыханием.
Глаза Лукреции, привыкшие к прохладному полумраку комнат, никак не приспособятся. Она идет на ощупь, смежив веки и опираясь на колонны. Ей видятся выбеленные силуэты троих людей: двое стоят напротив третьего. Жара и свет лишают их цветов и контуров; они напоминают скелеты или голые деревья. Густой воздух доносит переливы их голосов. Низкий голос — ее мужа, голос повыше — незнакомый, и еще один, бесстрастный и гнусавый — должно быть, Леонелло.
Лукреция напрягается, навостряет уши. Подобно цветку, тянущемуся к свету, она готова впитать все, что витает в воздухе.
— …сумасбродство, и с каждым днем все хуже, — недоволен муж.
— Докажите всем, что не потерпите подобного! — отзывается Леонелло. — Накажите ее… нет, их всех, чтобы другим неповадно было.
А третий собеседник, эмиссар, добавляет:
— Допустим, ее высочество и дочерей…
От говорящих отделяется высокая стройная фигура и шагает к Лукреции. Чем ближе силуэт, тем четче он становится, приобретает отдельные черты. Искусно вышитая рубашка, копна черных волос.
— Лукреция, — приветствует Альфонсо супругу, как обычно, едва разжимая губы, и тянется к ее руке.
По нему и не скажешь, что пришли дурные вести из дома, что с матерью у него разлад, а при дворе — опасные волнения. На лице только благородная сдержанность. Неужто Эмилия сказала правду? Нет, наверняка ошиблась.
— Пойдемте? — Альфонсо слегка кивает недавним собеседникам, показывая: их присутствие утомительно. Он умеет сказать многое лишь одним маленьким жестом.
— Конечно.
Он берет ее под руку, и они вдвоем гуляют по лоджии. Лукреция чувствует на себе взгляды Леонелло и второго мужчины, но упорно смотрит на конец галереи и на мужа, пока он рассказывает об утренней охоте. Незачем оборачиваться на тех двоих: пусть думают, будто она их вообще не замечает, пусть Альфонсо думает, что она ни о чем не догадывается. Уж такую малость она может ради него сделать.
В конце лоджии Альфонсо удивляет Лукрецию: вдруг становится ей за спину и закрывает глаза руками. Она ничего не видит; почти все ее лицо спрятано под ладонями мужа. Он всем телом прислоняется к ее спине и так сдавливает ее плечи, что она не может шелохнуться.
Лукреция испуганно вдыхает. Она не выносит этой игры, но как повежливее объяснить это Альфонсо? У Марии была привычка хватать Лукрецию со спины, закрывать глаза руками или завязывать платком и забавы ради водить по комнате — пусть себе врезается в кресла и каминную решетку.
Лукреция невольно поднимает руки. Вместо собственных черт — выступа носа, гладких щек и бровей — она нащупывает пальцы, волосатые кисти, рельеф крупных костяшек. Она пытается игриво отодвинуть руки мужа, но сердце так и бьется в груди. Что он делает? Зачем? Это как-то связано со старой герцогиней и разногласиями при дворе?
— Я приготовил вам подарок, — шепчет Альфонсо.
— Мне? — Лукреция едва сохраняет спокойный тон. Впрочем, к чему волнение? Альфонсо не допустит, чтобы она наткнулась на что-нибудь твердое. Не допустит, чтобы набила синяки на голени или колене. Не допустит ведь?..
— Да. Мне… — Он внезапно умолкает, хотя обычно не склонен к заминкам. — Мне нужно срочно уехать.
— Куда? — спрашивает она, хотя знает ответ.
— В Феррару. Всего на день-два, не более. Увы, без меня не обойтись, иначе я отправил бы Леонелло. Придется поехать, голубка моя. Ненадолго.
— Может… я тоже поеду? — отзывается она. От ее дыхания ладони Альфонсо потеют, ресницы Лукреции щекочут ему кожу.
— В другой раз. Совсем скоро я отвезу вас в Феррару и представлю ко двору. Я думал, мы погостим здесь еще примерно месяц, но планы изменились, нам пора домой. Мы вместе проедем через городские ворота, будет пышный праздник, толпа зевак, и все увидят, какая вы красавица. Но сегодня я отправлюсь в путь быстро и без всякой пышности.
— Так вам угодно, чтобы я осталась?
— Вам здесь ничто не угрожает. Я забираю только Лео. И стражники, и слуги, и священник никуда не уйдут…
Он заводит Лукрецию за угол, убирает руки с ее лица и кладет ей на талию.
Лукреция моргает от безжалостных лучей, припекающих голову.
Перед ней стоит какой-то зверь, ослепительно-яркий в свете солнца; его тень чернеет на земле. Огромная собака. Нет, лошадь. Нет… Что же это?
Она прикрывает глаза от солнца.
