— Прошу, — молит Лукреция, поправляя голову юноши. Она тут же заваливается, и Лукреция подкладывает под нее свои туфли. — Постарайтесь! Слышите? Пожалуйста!

Она вливает ему в рот вторую ложку, на сей раз не пролив ни капли. Выжидает немного и дает третью. В горле юноши зловеще клокочет. Он захлебывается водой с медом. Глаза Лукреции щиплет от слез. Она поворачивает незнакомца на бок. Он очень тяжелый, неподъемный и норовит выскользнуть из ее хватки. Жидкость вытекает из его рта в лужицу на полу.

Лукреция его убила. Да, убила. Сделала только хуже, теперь он точно умрет. Он ведь без сознания, как она додумалась налить ему воды в рот? Почему не позвала на помощь или…

Внезапно слышен хрип, затем кашель. Юноша отхаркивает еще больше жидкости и судорожно вдыхает, не открывая глаз, — и все же его губы чуть розовеют.

Лукреция сжимает руку незнакомца.

— Синьор? Вы меня слышите?

Она ложится на пол, заглядывает юноше в лицо. Его глаза вращаются под веками, как мраморные шарики. Лукреция тянется к блюдцу и подносит ложку к его губам. На сей раз юноша проглатывает снадобье.

— Хорошо, — увещевает Лукреция, облегченно вздохнув. — Еще ложечку.

Он открывает рот и проглатывает еще. Цвет приливает к его лицу волной, поднимается от губ к щекам, бровям, лбу.

— Отлично, — шепчет Лукреция. — Вы молодец.

Его веки чуть приоткрываются, тяжелеют, открываются вновь, на этот раз шире, и за ними оказываются необычного цвета глаза — не серые и не голубые, а нечто среднее. А может, правый глаз голубее левого? Лукреция всматривается в них, а они всматриваются в нее.

Незнакомец, быстро моргая, прижимает дрожащую руку к голове, ложится на спину. Лукреция опять подкладывает ему под затылок туфли.

— Не тревожьтесь, — говорит она. — Все будет хорошо. Все хорошо. Постарайтесь проглотить.

Он озадаченно смотрит на нее, потом на стены и на потолок. Его рука скользит к ремню сумки, к развязанному вороту.

— Я так испугалась, — дрожащим голосом признается Лукреция. — Не знала, что и делать. Вы можете говорить, синьор? Назовете свое имя? Цель визита? Вы один или вас… сопровождают?

Он смыкает губы на ложке и разжимает их, не сводя с Лукреции аквамариновых глаз.

— Не важно, — отмахивается Лукреция. — Приветствия подождут, но хотя бы…

За спиной стучат шаги, тревожный голос восклицает:

— Господи боже!

Из коридора к ней мчится второй юноша, более нескладный и тонкий, чем тот, на полу, с такой же сумкой на плече.

— Черт меня побери! У него был приступ? — Второй юноша подлетает к ним, садится на корточки у головы друга и кладет ладонь ему на лоб. — Ничего? Пришел в себя? — Он замечает блюдце с сотами. — Это ты ему дала? Как ты узнала?

— Я… — Ситуация весьма щекотливая: она одна с незнакомыми мужчинами неопределенного положения. Вряд ли Альфонсо одобрит ее поведение, если ему сообщат, — …однажды видела такой… приступ.

— И больного вылечили вот этим? — Юноша показывает на блюдце.

Лукреция кивает.

— Я просто наткнулась на него и очень испугалась. Ему было так плохо, вот я и…

— Удивительно! Ты все сделала правильно, — перебивает юноша. — Ты спасла ему жизнь.

— Нет, я лишь…

— Спасла! — настаивает юноша, затем подталкивает спутника носком туфли. — Эта юная красавица тебя спасла, Джакопо! Везунчик!

Лукреция встает. Юноша с непринужденным изяществом забирает у нее блюдце и ложку и понемногу поит Джакопо, следя, чтобы тот все проглотил.

— Что привело вас в Вогеру? — интересуется Лукреция.

— Мы приехали ради портрета, — отвечает юноша, не спуская глаз с друга.

— Портрета?

— Да, супружеского, новой герцогини.

Лукреция припадает к стене. То ли от запоздалого потрясения, то ли от страха не спасти умирающего, то ли от облегчения, но у Лукреции подкашиваются ноги, мутнеет в глазах. — Так вы… художники?

Сидящий на корточках юноша весело смеется.

— Нет. Хотя, в определенном смысле… Мы подмастерья художника. Ну, одни из нескольких. Я Маурицио, а это Джакопо. — Он похлопывает лежащего ладонью. — С ним нелегко, и все же мы его любим.

— Сколько всего подмастерьев?

— По-разному бывает. От пяти до десяти одновременно, смотря сколько заказов. Джакопо занимается тканями, а я…

— Тканями?

— Да, — улыбается юноша. — Рисует, как они ниспадают с рук или ног, как на них ложится свет, как меняются оттенки рядом со свечой. Не так-то просто! Тут Джакопо лучше всех.

— А ваш учитель не?..

— Он? Бога ради! — фыркает Маурицио. — Бастианино не станет пачкаться из-за какой-то ткани! Нет, он берется за лицо, иногда за руки, если не слишком пьян; а если совсем пьян, Джакопо нарисует за него. Только герцогу молчок, ладно? — Он подмигивает, лукаво улыбнувшись. — Джакопо достаются ткани, а мне — фон.

— Фон?

— Ну. — Маурицио бесцеремонно поднимает Джакопо и усаживает на скамейку. — Холмы, озера, деревья…

— Не знала, что работу разделяют.

— Конечно, всегда. Для всех в мастерской находится задание. — Он садится рядом с другом. — Итак, что скажешь о герцогине?

Лукреция молчит. Наверное, в халате и без обуви она показалась подмастерьям служанкой.

— Говорят, она очень молодая и красивая, — продолжает Маурицио. — Это правда? А волосы у нее, как у самой Венеры Милосской.

— Я… не знаю.

— Разве ты ее не видела?

— Ну…

— Муж ее прячет за семью замками? Судя по слухам, на него похоже.

Лукреция прислоняется головой и ладонями к стене. Твердая лепнина успокаивает.

— А что ты слышал?

— Что он двуликий Янус, в нем две стороны. И он переходит от одной к другой вот так, запросто. — Маурицио щелкает пальцами.

Лукреция мотает головой, пытаясь привести мысли в порядок. За семью замками? Двуликий Янус? Давным-давно учитель рисования показывал ей картину с этим двуглавым богом: в одну сторону смотрело молодое, гладкое лицо, а в другую — мрачное, изможденное заботами. Ее муж и вправду таков?

— Как бы то ни было, — весело заключает Маурицио, — на герцогиню очень хочется поглядеть, особенно если она такая, как люди говорят. Да, Джакопо? — Он подталкивает друга локтем, и Джакопо слабо улыбается.

— А ты чем занимаешься? — Маурицио одобрительно оглядывает Лукрецию с головы до ног. — Ежели на вилле все девушки на тебя похожи, то работать будет легко.

Лукреция не удостаивает его ответом и обращается к Джакопо:

— Как вы? Мне пора идти, но я вас не оставлю, пока не придете в себя.

Маурицо приобнимает Джакопо и ерошит густые кудри друга.

— Ему намного лучше.

— Джакопо, вы хорошо себя чувствуете? — беспокоится Лукреция.

— Ах да, он не разговаривает, — спохватывается Маурицио и выпускает товарища.

— В самом деле?

— Да.

— Никогда?

— Никогда. Он немой.

— Я и не догадалась, он…

— Или говорит на странном языке, никто из наших