Ни о чем подобном они не договаривались, но Ханне было без разницы. Она кивнула. Окситоцин, дофамин, эндорфин и все остальное, что отвечало за механизм счастья, сейчас взорвалось как фейерверк.

* * *

Эрик без предупреждений привез ее в «Кардинал» – самый известный ресторан Фледлунда, место с белыми скатертями и вышколенным персоналом. Ханна была здесь только один раз вместе с партнерами компании и сама в жизни бы не сунулась в заведение, где все стремится к уничтожению твоей самооценки. Цены были соответствующие. В «Кардинал» заходил и высший менеджмент «ФЕМА», и они рисковали наткнуться на ее старших коллег. Пересудов было бы тогда не избежать.

Заметив ее придушенное выражение лица, Эрик остановился и успокаивающе сказал:

–Я приглашаю тебя. В качестве извинения.

«Лучше бы мы просто посидели в твоей машине с дешевым кофе навынос»,– обреченно подумала Ханна.

В «Кардинале» было слишком много света, а стоило выбрать стол, как тот тут же превращался в сцену. Особенно из-за Эрика, которого в таком месте узнавал каждый третий. Пялиться на других во Фледлунде вообще являлось чем-то вроде национальной забавы. Как бы он ни старался быть городом, в таких мелочах сквозила его провинциальность.

Эрик уверенно ей улыбнулся, взял под локоть и просто привел к дальнему столу, наполовину скрытому резной перегородкой. Будто читал ее мысли. И с каждой минутой это все больше походило на свидание. Официант элегантно вручил им по меню в кожаном переплете. Ханна, не вчитываясь, выбрала самое дешевое блюдо. А неудобство тем временем становилось физически ощутимым.

–Так как прошло?– непосредственно спросил Эрик.– Он тебя сильно грузил? Если Рудяка вовремя не заткнуть, у него случается словесный понос.

Так о ведущем специалисте фабрики еще никто не говорил. Ханна нервно усмехнулась и возразила:

–Что ты, было очень полезно послушать его рассуждения. Просто… все это как-то пока не укладывается в голове.

–Понимаю. Так всегда. Творят фигню мой отец и Рудяк, а разгребают случайные люди.

Принесли закуски. Официант решил заодно поправить цветы, но Эрик уставился на него так, словно тот вторгся на его личную территорию. Он умел одарить тяжелым взглядом. И эти противоречия почему-то манили. Тем сильнее хотелось быть к нему ближе.

Когда официант наконец ушел, они завели отвлеченную беседу. Эрик рассказал, что заканчивает учебу в Гамбурге и уже работает в клинике. «ФЕМА» была ему до лампочки, и по фразочкам, с которых начался этот ужин, стало ясно, что его тошнит от семейного бизнеса. У него была младшая сестра Дагмар, и больше всего он беспокоился, что она застрянет во Фледлунде. Его мать была японкой и владела сетью цветочных магазинов в Шлезвиг-Гольштейне[14]. Он сказал, что она предпочитает жить в своем мире, и их с отцом уже давно ничего не связывало. Ханна в свою очередь вкратце поведала историю своей семьи, и Эрик внимательно слушал, изредка кивая. Конечно же, пришлось рассказать про свое старое сердце и как они с Ребеккой оказались связаны.

–То есть твоя мать сознательно загоняла тебя в гроб, препятствуя пересадке?– как всегда, не подбирая слов помягче, спросил Эрик.

Взгляд Ханны потерялся в бликах светильника, словно она высматривала там ответ на вопрос, мучивший ее годами. Но в тот момент поняла только, что благодарна Эрику за прямолинейность. Долгое время ей казалось, что она приписывает матери злодейские мотивы, но другой человек, услышав ее историю, изложенную в весьма нейтральном ключе, вдруг увидел то же самое.

–Я… не знаю,– с промедлением ответила она.– И никогда не узнаю.

–Некоторым людям вообще лучше не иметь детей.– Он с грохотом отложил приборы, похоже слегка разозлившись.– Они проецируют на ребенка только свою больную голову. Извини. Я просто не понимаю такого.

–Нет, ты прав,– добавила Ханна.– Знаешь, родителей обычно не принято ругать, они безоговорочно святы, но… у меня внутри много обвинений. Может, проще было бы ее простить, но на такое мне пока не хватает сердца.

В последней фразе проскользнула непреднамеренная ирония, и они одновременно улыбнулись.

Эрик смотрел на нее с особым пониманием. Во взгляде читалось оправдание всем ее низменным мыслям по отношению к матери, и после этой недолгой беседы Ханна почувствовала, что ее гнев справедлив. И она имеет на него право. Это был бесценный момент.

–Могу я тебя спросить… как ты познакомился с Ребеккой?– как можно деликатнее поинтересовалась она.

Эрик кивнул и провернул пальцами бокал белого вина. Его взгляд мгновенно убежал, как будто он был уже не здесь.

–Это было в Гамбурге,– начал вспоминать он.– Меня позвали на выставку молодых художников, и я шел туда, если честно, как на плаху, потому что современное искусство мне непонятно. Но надо было поддержать друзей, и я пошел за компанию. На той выставке было много диких работ. Ее инсталляция с девушками в щупальцах напоминала нечто среднее между галлюцинациями Яёи Кусамы и видениями Говарда Лавкрафта[15]. И не скажу, что мне зашло. Сама она держалась в стороне с надменным видом, это мне и понравилось в ней…– Эрик чуть рассмеялся.– Чувство собственного достоинства, даже если ее работы не вызывали ни у кого восторга. Всю выставку я просто наблюдал за ней. А потом мы пошли на свидание. Вот и вся история.

Что ж, даже ее возлюбленный не признавал у нее таланта. Ханна не очень много знала про нарциссизм, но в своем инстаграме Джун Мун считала себя богиней современного искусства.

–Ты сразу заметил у нее расстройство?

В полумраке Эрик казался бесполым. Человек с лицом разгневанного ангела. Ханна не употребляла алкоголь из-за иммунодепрессантов, но ощущение, возникшее сейчас, наверное, походило на опьянение. Мир вокруг размывался, и ей только хотелось безостановочно смотреть на Эрика, а он пусть рассказывал бы в своей резковатой манере обо всем, что происходит в его жизни…

–Наверное, где-то через месяц. Я сначала думал, будто ее желание постоянно слышать, что она особенная,– форма кокетства. Но это превращалось в болезненную нужду. У нее были моменты грандиозности и моменты полного дна. Последние сопровождались попытками селфхарма или запоями. Но даже в депрессивных состояниях у нее не пропадала мания величия. Однако если ты познакомишься лучше с этой болезнью, то поймешь, что внутри у таких людей бесконечно расширяющаяся пустота, а настоящее «я» намного меньше того, что они транслируют. На самом деле Ребекка ощущала себя никем. Ее спесивая религиозная семья с детства нивелировала ее попытки творчества, а в итоге вообще отвергла. Я считаю, что они ей психику и сломали. И как бы я ни старался, отогреть ее было очень тяжело.