и притча, и история – не что иное, как последовательный рассказ, изложение событий. Именно с историей героев рецензенты так или иначе связывают содержание спектакля. То есть отмеченные в статьях игровая стихия и праздничность спектакля оказались непричастными к его содержанию.

Подобное восприятие постановки не является исключением. Спектакли без сквозной повествовательной линии часто вызывают сложное отношение. При этом если событийный ряд все-таки есть или хотя бы его можно создать в воображении, то именно с ним обычно и соотносят смысловое поле спектакля. В случае отсутствия такого ряда говорят о концертности или об осколочности и даже бессмысленности постановки, нередко буквально. В качестве примеров можно указать на многочисленные театрально-критические статьи, посвященные спектаклям Ю. Любимова и Э. Някрошюса. Похожее нередко случается и с произведениями Стуруа.

В очередной раз складывается впечатление, что рецензенты готовы видеть только спектакль с причинно-следственными внутренними связями, при этом словно забывается, что существует и другой способ строить драматическое действие, соединяя эпизоды по ассоциации. Как уже упоминалось, его в свое время описал П. А. Марков, анализируя театр В. Э. Мейерхольда.

Нередко, обнаружив такое строение постановки, обычно ошибочно обусловливают его сновидениями героев. Подобные спектакли существуют, но их композиции организованы, как показывает анализ, на связях по принципу причины и следствия, определяющих и становление их содержания[322]. Случай рассматриваемого нами спектакля иной, хотя там есть эпизоды с проваливающимся время от времени в сон Незнакомцем, которые, судя по всему, и спровоцировали авторов откликов на такое объяснение «разорванности» действия.

Попробуем подойти к рассмотрению художественных смыслов постановки, анализируя ее внутреннее строение и драматическое действие. Начиная разговор, отметим важность спектакля для самого Стуруа. Такой вывод можно сделать, исходя из нескольких его интервью. Режиссер называет постановку лучшей своей работой за последние двадцать лет, связывая ее с остро волнующей мастера жизнью его страны, с тем, что «Грузия прошла достаточно сложный и тяжелый путь за последние 30 лет»[323]. Этим, по его словам, обусловлен и жанр произведения, определяемый им как трагикомедия. О спектакле он сказал так: «Четыре человека рассказывают о сложном положении моей родины, где зло и добро перемешаны». Законы человечности неизменны, «они будут основными, двигающими человечество вперед куда-то», продолжил режиссер, но тут же поправился: «Не надо вперед – нормально жить»[324]. В этой оговорке, хотел он того или нет, выразилось ощущение Стуруа всей остроты проблем, стоящих перед его родиной. Исходя из самой постановки, заметим: слова режиссера о том, что ее герои рассказывают о сложном положении в Грузии, не стоит воспринимать буквально. Она, как и все другие произведения Стуруа, будучи безусловно навеянной происходящим в его стране, представляет его опосредованно и с высокой степенью обобщения, как то, что было и будет актуальным в разные времена независимо от места на карте.

Всмотримся в спектакль. В пьесе, написанной Стуруа, и его спектакле появились эпизоды и персонаж, которых нет в рассказах Ахвледиани. Придуманный мастером герой отмечен в программке как Незнакомец. Его роль играет Давид Дарчия. Незнакомец – зрелого возраста, но еще не старый, немало повидавший человек, которого мучает бессонница, о чем мы узнаем из его слов. В ходе действия Незнакомец чаще всего оказывается молчаливым, но отнюдь не безразличным свидетелем происходящего. В контексте целого этот герой во многом идентифицируется с режиссером, чьими тревогами и предпочтениями полон сотворенный им сценический мир. В этом смысле спектакль можно назвать его лирическим высказыванием. Роль Вано исполняет Михаил Арчвадзе, Нико – Сандро Микучадзе-Гаганидзе, Женщины – Нино Арсенишвили. Художник – Мирон Швелидзе. Композиторы – Гия Канчели и Ника Мачаидзе.

На авансцене стоят бутылки из-под вина, с чьей помощью Незнакомец, увы, безрезультатно пытался бороться с бессонницей; рядом игрушечные железнодорожные рельсы, помогающие воплотить то ли воспоминание, то ли одну из фантазий Незнакомца. Тут же – свеча, при ее свете Вано будет сочинять письмо своей возлюбленной, а также – пишущая машинка, в нужный момент она поможет герою написать бумагу об отказе ему в каком-то деле. Отдельно отметим маленький кактус, любимца Вано, который не устает удивляться ему и не забывает не только полить растение из маленькой лейки, но и вернуться, если в спешке забыл попрощаться, чтобы с нежностью взглянуть на него. На заднем плане размещен стенд с изображением паровоза, которое вместе со звучащим в спектакле фрагментом музыки из «Огней большого города» и цитатой из любовного сюжета этого фильма может соотноситься со временем выхода картины и, шире, со всей эпохой творчества Ч. Чаплина, судя по всему, имеющего для Стуруа особое значение. Не случайно в разных его постановках встречаются ассоциации, так или иначе связанные с выдающимся мастером кино. Вспомним здесь еще хотя бы чаплиновский котелок на Музыканте в «Кавказском меловом круге» (1975) по Б. Брехту или чаплиновскую походку Эстрагона из спектакля «В ожидании Годо – Часть первая» (2003) по С. Беккету и ассоциирование этого героя в целом с чаплиновским Чарли, а также игры героев этой постановки, которые критики не зря называли чаплиниадой.

Там же, на втором плане, размещены картины, все – высотой больше человеческого роста. В разные моменты действия высвечивается одно из изображений. Среди картин выделяется огромное панно с красивым белым конем. В ходе действия контраст между его спокойной статикой и напряженностью жизни Вано заставляет более остро воспринимать ее (жизни) драматизм. Бросается в глаза и перевернутый портрет женщины – красивое лицо крупным планом, сама «перевернутость» которого в контексте спектакля читается как своеобразный символ несчастий, преследующих Вано в отношениях с женщинами. На поворотном круге, а позднее по периметру сценической площадки – сидящие в креслах куклы в человеческий рост. Если изображения на картинах в ходе спектакля сопрягаются с отдельными моментами действия, то куклы в контексте спектакля в целом ассоциируются с погруженными в себя людьми разных времен, у которых были свои заботы и горести.

Спектакль состоит из множества относительно автономных эпизодов, в каждом из которых главные герои, Вано и Нико, попадают в разные обстоятельства. Эти эпизоды не вытекают один из другого по принципу причины и следствия, то есть их ряд заведомо не составляет последовательно рассказанной истории. Сцены вернее всего можно было бы назвать чередой мини-легенд о добре и зле, в которых действуют одни и те же герои. Искать в этом случае сквозное повествование или сетовать на его обрывочность – значит судить постановку по чуждым ей законам.

Мы уже упоминали о том, что Стуруа в одном из своих высказываний ратовал за демократичный театр, утверждая, что люди должны иметь возможность следить за развивающейся историей. Другое дело, что сам он в своих творениях может