class="p1">О. Галахова удивилась не столько режиссерской неудаче, сколько вытравленному, по ее мнению, из труппы темпераменту, эмоционально добавив: «Это у грузин-то!» Она считает, что спектакль получился о том, что время частного человека прошло и что у него не осталось никаких прав на его частную жизнь. А у семьи Дариспана с его дочерьми-бесприданницами нет шансов на продолжение рода[306].

Жутковатую брехтиану наших дней, в которую превратилось отражение нравов мелкопоместного дворянства в пьесе Клдиашвили, увидела в спектакле Н. Каминская[307], не пояснив, правда, почему описанная в рецензии суета вокруг выгодного жениха, превратившаяся в горький театральный балаган, соотносится с именем Брехта.

Есть и мнение, противоположное приведенным высказываниям. Еще за год до Чеховского фестиваля в своей статье[308] М. Зайонц, вернувшись из Тбилиси, где она смотрела приглашенные на фестиваль спектакли Стуруа, была изумлена обращениями к ней московских коллег, недовольных предыдущими показанными в Москве постановками режиссера и вопрошавших «Ну как, плохо?». Роберт Стуруа, написала она тогда, находится в отличной форме, и ему есть что предъявить. Что касается спектакля «Невзгоды Дариспана», то он, по мнению автора рецензии, как все произведения Стуруа, отмечен изящным режиссерским рисунком, отличной игрой актеров, вневременной театральностью и создает «ощущение праздника, только отчего-то немного грустного». Не изменилось мнение критика и после повторного просмотра постановки, уже в Москве. «Прелесть что за спектакль. И вроде приемы все те же, типичные для Стуруа, – тотальная театральность, яркие краски, налет грусти (…), а действует безотказно»[309], – зафиксировала она. Однако при этом рецензенту не хватило новизны в постановке, которая, по ее словам, создана «на чистом ремесле», как Стуруа «давно умеет. Сделано отлично, но не удивительно».

Таким образом, большинство критиков сочли спектакль неудачей Стуруа. Режиссера обвинили в вытравливании темперамента из актеров. Сильно прозвучал диагноз: режиссер выпал из эпохи и культурного пространства. При этом некоторые критики отдали дань руставелиевским актерам, в основном выделяя Зазу Папуашвили.

Однако есть рецензия, автор которой полагает, что режиссер попытался осмыслить сдвинутые человеческие отношения, «сумасшествие современности, своей и нашей», что он явил новую стилистику, возникшую на старых дрожжах его особенного режиссерского дара. Но в зале и в рядах критики к такому Стуруа готовы не были, пишет рецензент, поясняя: «Ожидали увидеть нечто прежнее, узнаваемое, поэтичное, с национальными мотивами»[310].

Во многом соглашаясь с автором статьи, выскажу и существенное возражение. Ждали, действительно, привычное и узнаваемое. Но таким привычным был Стуруа времен «Кавказского мелового круга» и «Ричарда III». Об этом прямо написал один из рецензентов, заметив, что театр Стуруа знают, любят в Москве и «восхищенно помнят о легендарных спектаклях 70-х – „Ричарде III“ и „Кавказском меловом круге“, больших событиях в театральной жизни большой страны»[311].

Что же касается «национальных мотивов» и «поэтичного», то эти качества ярко проявились и в полной мере были свойственны спектаклю «Ламара», а его многие московские критики, в отличие от петербургских, как мы видели, по сути, отвергли. (Отметим, что спектакль «Невзгоды Дариспана» в Санкт-Петербург не привозили.) Имея в виду восприятие хотя бы «Ламары» Стуруа, вряд ли стоит полагать, что от постановки «Невзгоды Дариспана» ждали что-то «поэтичное» или «с национальными мотивами». Нет, судя по всему, хотели и готовы были видеть именно Стуруа-«европейца», интерпретатора Шекспира и Брехта, «западника». О том самом Стуруа ностальгировали, а поскольку режиссер не ответил этим ожиданиям, то оказался принят еще более жестко.

На мой взгляд, спектакль получился, есть в нем и существенная новизна. Обратимся к его анализу.

Уже в сценографии показан представленный городским пейзажем сдвинутый, впрочем, ставший во многом привычным, опаленный войной мир современной Грузии, каким он был на момент премьеры спектакля. Старый двор, слева полуразрушенная стена, церквушка, на заднике – остатки изображения Сикстинской Мадонны. И тут же – рояль, фрагмент ванной комнаты с евроремонтом, компьютер на столе, из-за кулис видна машина современной марки. Кто-то из обитателей двора в камуфляжной форме, кто-то в халате. Рабочие-ремонтники – в спецовках. Время от времени раздаются то ли взрывы, то ли канонада, то ли удары грома. Люди рефлекторно ложатся на землю и пережидают. И затем опять продолжают свои дела. По мере сил и возможностей решают житейские проблемы, например ремонтируют квартиры или выдают дочерей замуж. К такому режиму привыкли даже птицы. С окончанием взрывов они, словно стремясь наверстать, с особой силой возобновляют прекратившееся было пение.

Но все это мы увидим, когда откроется занавес. А пока нас непосредственно вводят в мир театра. Актеры перебрасываются репликами, вспоминая, какую пьесу они сегодня играют. Актриса Нино Касрадзе удивляется надписи «Клдиашвили» на спустившемся с колосников щите. Заза Папуашвили напрямую обращается к зрителям: «Мы вам расскажем о невзгодах сами знаете, кого». «Уже начинаем», – сообщает залу Н. Касрадзе. Все это и другие «шутки, свойственные театру» в одной из рецензий было названо оттягиванием начала спектакля[312]. Между тем это и есть его начало, где сразу объявляется закон открытой игры. И впоследствии дистанция между актером и его героем будет обеспечена, в частности, и нашей памятью об этом зачине – знакомстве с актерами, которые окажутся в ролях тех или иных персонажей. Вглядимся подробнее в продолжение этой своеобразной увертюры спектакля. Вот вышел персонаж Зазы Папуашвили, уже в шляпе, длинном черном пальто и длинном же коричневом свободно, франтовски закинутом шарфе. Характерным жестом руки призвал зрителей к тишине: «Тс-с-с-с» – и сделал это так, что с первой минуты, как и полагается во все века артисту, – взял зрителей в полон. После раскрытия занавеса он с воодушевлением то ли прошествовал, взмахивая руками, в глубь сцены, то ли пролетел. И исполнил несколько энергичных аккордов на рояле. Кто перед нами? Очевидно, Артист.

Через некоторое время в том же облике и с той же повадкой появится перед нами Дариспан, тот самый, что ищет женихов своим дочерям, для начала хотя бы для одной. Оказавшись с дочерью Карожной (Кети Хитири) проездом у сестры Марты (Нино Касрадзе), он вступает в яростную схватку за приехавшего молодого человека. Даром что на этого гостя имеет виды и сестра: она хочет выдать за него свою крестницу.

Папуашвили не перевоплощается в героя. Он создает двойственный, слоящийся образ. Перед нами по ходу спектакля в одно и то же время действуют и герой, и сопутствующий, аккомпанирующий ему актер, своей незаурядной игрой оттеняющий те свойства Дариспана, которые связаны с артистизмом, вдохновением, жизненным тонусом, азартом игры.

Во дворе сестры Марты Дариспан появляется с дочерью в завораживающе красивом танце. Он увлекает танцевальными движениями рабочих-ремонтников, которые тут же, словно зарядившись его энергией, вторят ему, – во