И рек он: «Плох тот, кто не имеет

Днем и ночью ту, которую любит»[184].

У короля Арагона Хайме I (ум. в 1276 году), жившего примерно в то же время, когда были написаны эти строки, было три жены и по меньшей мере три любовницы. Судя по записям о королевских подарках, он любил их всех, поскольку одну из жен называл «любимой» и «дражайшей», тогда как все его дамы были просто «любимыми»[185].

Однако отыскивать в официальных постановлениях монархов слова любви все равно, что вспахивать каменистую почву палкой. Многие средневековые мужчины бросали своих жен ради более злачных пажитей, и некоторые местные обычаи прямо разрешали им это делать. Правда, трудно понять, какое отношение к этому имела любовь: для Средневековья у нас просто нет достаточного объема свидетельств ненасытной любви в духе Павсания, хотя в период раннего Нового времени они обнаруживаются в избытке.

Наши руки не для скуки

Выше уже цитировалось написанное около 1600 года стихотворение Джона Донна, в котором он сравнивал свою любовницу с Новым Светом, а собственные руки — с нетерпеливыми искателями колониальных наслаждений:

Моим рукам-скитальцам дай патент

Обследовать весь этот континент;

Тебя я, как Америку, открою,

Смирю и заселю одним собою[186].

Лично участвовавший в экспедиции Уолтера Рэли в Гвиану, Донн, несомненно, согласился бы с утверждением, что Новый Свет — «это страна, еще сохранившая девственность, которую никогда не грабили, не портили и не прикасались к ней»[187], словом, место, созревшее для захвата. На одной гравюре XVI века, изображающей высадку Америго Веспуччи в Америке, этот континент представлен в виде пышной, почти обнаженной женщины, с удивлением пробуждающейся ото сна (см. ил. 11). Она приветствует исследователя, который встречает ее изумленный взор пристальным взглядом — его ноги твердо стоят на земле, а тело хорошо защищено броней. Держа в одной руке астролябию, символ научного прогресса Европы, другой он водружает флаг, украшенный крестом. Это изображение провозглашает безоговорочное превосходство Европы — мужского, неуязвимого и христианского континента. Герой-завоеватель Веспуччи готов «овладеть» женщиной, подчинить животных, все еще вольно пасущихся в нетронутой дикой местности, и погасить огонь, на котором поджаривается человеческая плоть, — за ним на гравюре следят туземцы, расположившиеся позади женской аллегории Америки.

Триумфальное завоевание европейцами «девственной» территории позволяет объяснить, почему художники эпохи Возрождения, гуманисты и поэты стали по-новому смотреть на древние эротические изображения. Ренессанс не «открыл» классическую древность — она всегда присутствовала в книгах, фресках и статуях, которые ценились и в Средние века. Однако новые интересы диктовали трансформацию прошлого. Поэт Пьетро Аретино (ум. в 1556 году), вдохновляясь гравюрами с изображением различных сексуальных поз, напоминающих настенные росписи Помпеи, написал к ним сопроводительные сонеты. Если у Петрарки жанр сонета становился способом выразить непреходящую любовь, то Аретино сделал его непристойным:

Бедра пошире раздвиньте, отринув страх,

Дабы мой взор насладился эдемским склоном

Ягодиц и несравненным, прелестным лоном,

Перед которым сердца полегли во прах.

Расцеловать Вас, моя дорогая, ах,

Страстно хочу, и Нарциссом кажусь влюбленным

Я себе — юным, преображенным

Зеркалом этим, что жадно держу в руках[188].

Это был перевернутый мир венецианского карнавала, перенесенный с улиц в поэзию и потому вдвойне скандальный. Аретино показал нос церкви и респектабельности, утверждая, что демонстрировать эротическое «естественно». В письме одному из друзей он провозглашал: «Я отвергаю стремление к скрытности и тот отвратительный обычай, который запрещает глазам видеть то, что их больше всего радует». Аретино хотел прославить «предмет, что дан нам природой для сохранения рода» — а именно пенис, который «надлежит носить на шее в виде кулона или прикреплять к шапке, как брошку»[189]. Примерно одновременно с написанием этого письма Аретино заказал себе бронзовый медальон, на лицевой стороне которого был изображен его портрет, а на оборотной — личная эмблема поэта: голова сатира, полностью состоящая из пенисов и яичек (см. ил. 12).

В «Рассуждениях», еще одном дерзком сочинении Аретино, куртизанка по имени Нанна обсуждает, какое будущее она должна устроить для своей дочери Пиппы. Следует ли Пиппе стать монахиней, женой или шлюхой? Подруга Нанны Антония считает, что найти решение несложно, ведь сама Нанна практиковала эти занятия поочередно. Как выясняется, они почти не отличаются друг от друга: все это империи блуждающих рук. Например, сразу же после поступления в монастырь Нанна потеряла девственность, завела целый полк любовников, наблюдала за оргиями сквозь щели в стенах своей кельи и обнаружила, что всякое отверстие в теле можно использовать по эротическому назначению. Одним словом, Нанна резвится, подобно менаде, в лесах и горах воображения Аретино. После того как ревнивый любовник чуть не содрал с нее шкуру заживо, она попросила мать спасти ее от уединенного «спокойствия» и вскоре стала жить с мужем. Но от этого мало что изменилось, поскольку мужья едва ли в состоянии принести удовлетворение, в связи с чем любая жена вынуждена заводить любовников. Нанна и Антония весело обсуждают «благочестивых» жен, которые развлекаются со своими ухажерами — священниками, отшельниками и монахами. Один из этих любовников мог похвастаться «белым посохом длиной в ярд с красноватым наконечником», а другой обладал инструментом, толстым, «как ножка табурета, весь в бородавках, с красной дымящейся головкой»[190]. Что же касается куртизанок, то они наслаждаются теми же удовольствиями, да еще и зарабатывают деньги. Решено: Пиппа должна стать шлюхой.

Аретино издевался над обществом своего времени, когда многие итальянские семьи отдавали своих дочерей в монастыри, в которых не придерживались строгих нравов, либо потому, что у родителей не было достаточно средств на приданое, либо потому, что это считалось благочестивым поступком. Точно так же многие отцы и матери выдавали своих дочерей замуж за мужчин, подобных вымышленному мужу Нанны, — богатых, старых и живых лишь «потому, что он ел». Некоторые женщины действительно занимались проституцией или становились куртизанками, а иногда выходили замуж за одного из своих любовников. За отдельными исключениями (например, в искусстве и музыке, а также, согласно простонародным поверьям, в колдовстве), в Италии того времени для женщин существовало немного других профессиональных занятий. Поэтому Нанна и Антония обсуждали реальное положение дел, пусть и с допускаемыми сатирическим жанром преувеличениями.

Но говорили ли они о любви? По утверждению Аретино, именно этой теме и посвящены их дискуссии, ведь