Геннадий Николаевич меня спросил, хочу ли я стать заведующим отделом спорта. Я работал старшим корреспондентом и часто исполнял обязанности Володи Снегирёва, который уже одной ногой был в Афганистане, собкором. Я объяснил Селезнёву, что мне трудно надеяться на что-то, будучи человеком с таким проклятием в паспорте, как штамп «Разведен».

Селезнёв сказал, что он меня понимает, но что надо «оформляться». И я в конце концов оформился на редактора отдела! А это тем более номенклатура, причем не только ЦК ВЛКСМ, но и более высоких инстанций: последнюю подпись ставили в ЦК КПСС. Я был очень тронут, когда Геннадий Николаевич спросил: «Ты собираешься жениться?» — «Да. Надеюсь, что вскоре женюсь».

Мне позже сказали, что я оказался первым разведенным человеком, который стал членом редколлегии. Тех, кто развелся после этого, при Геннадии Николаевиче было немало, и на карьеру это никак не повлияло, причем сам Селезнёв был примернейшим семьянином. Геннадий Николаевич видел во мне журналиста, который может помочь газете и ему. Он в меня верил. И все эти дурацкие догмы он, если не презирал, то как-то отсекал. И я был этим также тронут.

Впоследствии Николай Долгополов несколько лет проработал собкором «Комсомольской правды» во Франции. Стал первым заместителем главного редактора «Комсомолки». Во время этого интервью он давно уже был заместителем главного редактора «Российской газеты», известным писателем, историком спецслужб.

Глава 9

«Преисподняя»

Мало кто знает, что самым сложным подразделением отдела писем и всей газеты была приемная «Комсомольской правды».

Не та приемная главного редактора на шестом этаже, в которой царствовали Татьяна Адабаш, Маргарита Басалова и другие секретари главного, а очень скромная комната с большим окном, густо затененным кроной старого дерева, на первом этаже редакционного здания издательства «Правда». Сюда не писали — для надежности приезжали и приходили.

Здесь нам не обойтись без подробного рассказа о газетной судьбе уникального ветерана «Комсомолки» Галины Старостиной, последней заведующей приемной «Комсомольской правды», коренной москвички, которая родилась на Красной Пресне за несколько лет до Великой Отечественной войны.

— Я окончила юридический факультет МГУ и несколько лет проработала следователем в Пскове, куда меня направили по распределению, — рассказывает Галина Кузьминична. — И вдруг узнаю, что в Москве мой папа получил сильнейший инфаркт. Я буквально выплакала возвращение домой к родителям: в Пскове были планы в отношении меня.

В Москве пришла в прокуратуру, где сказали: «Придется подождать с работой месяца полтора-два». Папа работал в издательстве «Правда» заведующим бумажным складом типографии. Он посоветовал мне пойти в редакции, чтобы поработать это время. Я пошла вначале в «Крокодил» — не приняли. А потом меня как-то потянуло в «Комсомольскую правду»! Поднялась на шестой этаж. Пришла к Марии Григорьевне Удаловой, заведующей отделом кадров, ты помнишь ее. Она спросила в отделе писем, а у тех как раз был завал. Люди увидели, что я юрист, я им что-то подсказала, дала нужные документы, юрист редакции Владимир Николаевич Бабанов позвонил в Псков и, видимо, услышав от моего начальника дифирамбы в мой адрес, улыбнулся и сказал мне: «Работайте». Из прокуратуры я отпросилась — меня взяли в штат «Комсомольской правды» Так и пришла в нашу газету, где отработала 37 лет, а ушла в 1998 году.

Я начинала в отделе писем. Через меня и еще 12 человек в отделе проходила практически вся жизнь страны в преломлении авторов этих писем. Писали многие, начиная от детей и кончая древними стариками. Писали те, кто терпел какой-то дискомфорт. Потом я почувствовала это очень сильно в приемной, куда люди приходили толпами. Очень много было неправильно уволенных с работы, и они старались добиться справедливости. Правдолюбам, бывало, не давали квартиры годами, да и многодетные семьи стояли в очереди. Мы об этом писали. Писали и об армейской дедовщине. Обращались в редакцию люди отчаявшиеся, которые прошли все инстанции, но никто из чиновников ничего не делал. Поскольку мы публиковали в газете подобные материалы, читатели на нас надеялись, просили рассказать и об их проблемах. Писем был поток. Письма бывали вот такой толщины. А их по сорок штук в день (!) у каждой сотрудницы! Надо всё внимательно прочесть, уловить главное, направить в инстанцию, чаще всего в прокуратуру…

Большим событием, своего рода праздником при такой напряженной работе становились летучки, где всем сотрудникам редакции, не занятым в тот день выпуском газеты, в том числе и корреспондентам отдела писем, можно было посидеть, на людей посмотреть и себя показать, внимательно слушая дежурного критика и других выступающих.

Менялись главные редакторы. Пришел Селезнёв. Он всегда первым здоровался, иногда в отдел писем заглядывал: «Ну как тут у вас?» У меня осталось хорошее впечатление о нем как о человеке. Я ходила на летучки, слушала его. Интонации нравились. Он говорил очень четко, очень просто. И убедительно. По-человечески как-то.

Галину Старостину перевели в приемную газеты, куда никто из главных редакторов, как правило, не заглядывал. Галя и раньше часто подменяла заведующую приемной Любовь Даниловну Антропову, а потом, когда та заболела, стала там работать самостоятельно и проработала семь долгих невозможных лет.

Уточнение о болезни предыдущей зав. приемной Л. Д. Антроповой дается автору этих строк с определенным трудом. Народ «Комсомолки», который догадывался об условиях работы в приемной-преисподней, всегда гордился Любовью Даниловной, удивлялся ее терпению, но как часто наше восхищение такими работниками не приносит этим героям никаких видимых дивидендов, потому что им нужна только помощь… Со своими бедами этим мужественным людям приходится справляться самим. Но Любовь Даниловна знала, к кому пойти, — к Данилину, конечно, который занимался в газете наукой и всех знаменитостей в науке и медицине знал лично.

«Онавосхищаламеняумениемдержатьсявэтихантичеловеческих условиях: никакого нытья, всегда остра на язык, обаятельна и весела, — пишет об Антроповой Юрий Данилин в своей книге „Портреты по памяти“, называя приемную газеты „пеклом“. — И вдруг приходит однажды и говорит: „Юра, помоги, я схожу с ума…“ Я ушам не поверил и решил, что это какой-то, еще не понятный мне розыгрыш, на которые она была большой мастерицей. „Когда сходят с ума, то обычно этого не замечают“, — говорю и вдруг вижу, что она абсолютно серьезна и вот-вот заплачет. Как могу, успокаиваю и обещаю что-нибудь придумать. А что придумаешь? Прошу академика медицины Андрея Владимировича Снежневского незамедлительно нас принять».

Светило потратило на сотрудников «Комсомолки» полдня, как уверяет Данилин, и вроде бы рассеяло тьму умонастроений Антроповой. Но тяжкая ее работа с тьмой чужих умонастроений продолжалась; кроме того, донимали дурные соседи по дому,