Шрифт:
Закладка:
Самым не похожим ни на кого был всегда в «Комсомольской правде» Гек Бочаров. Геннадий Николаевич Бочаров, спецкор, затем обозреватель.
Он и со своим полным тезкой — Геннадием Николаевичем Селезнёвым при самом первом телефонном разговоре ничуть не растерялся.
Рассказывает Гек Бочаров:
— …Я Аджубея практически не застал, я при Панкине пришел. Воронова застал на последнем этапе его жизни и совсем в другом месте. У меня давно вышла книга «Закат солнца вручную». Около тысячи страниц. Там история «Комсомолки». Там у меня глава о главных редакторах — о Борисе Панкине, о Ганичеве, о Леве Корнешове и о Геннадии Селезнёве.
Я был устоявшийся человек, у меня не трогали ни одной строчки. Я и ушел из «Комсомолки» потому, что понимал: я тут погибну. Что ни напишу, всё печатали, не дотрагиваясь. Я сам к себе требовательность терял.
Однажды я на лыжах катался в Ботаническом саду. Я жил тогда в доме «Правды», рядом с Ботаническим садом, и часа в два или три дня катался на лыжах. Приезжаю домой, а сын говорит: «Тебе звонил главный редактор, просил срочно позвонить. Он спрашивал, где ты. Я сказал, что ты катаешься на лыжах». А главным только что назначили Селезнёва.
Звоню ему:
— Какие проблемы?
— Мне кажется, что это не дело — три часа, разгар рабочего дня, а сотрудник катается на лыжах. Надо браться за дисциплину. Надо быть в редакции.
Я молча его выслушал. А до этого Борис Панкин как-то произнес фразу: «Я знаю, что где бы ни был Голованов, Песков или Бочаров, они работают». И эта фраза держала нас. А мы сидели в одном кабинете — я, Песков, Инна Руденко.
Я говорю Селезнёву:
— Теперь выслушай меня. За время работы в «Комсомольской правде» я из редакции не принес домой ни одного очерка. Все эти годы я приносил очерки из дома в редакцию. Запомнил?
Он говорит: «Мои намерения тебе понятны?» «Понятны», — ответил я.
— Гек, скажи: изменилось его отношение к тебе после этого разговора?
— Нет, конечно.
— Ты хочешь сказать, что ты его поучил?
— Я не учил. Я ему сказал правду. Я был обозревателем при главной редакции. И всё то время, что я работал с Селезнёвым, мои отношения с ним были ровными. Он не задал мне ни одного вопроса — зачем я захожу к нему подписать командировку в Колумбию или во Вьетнам, например. Деньги определялись бухгалтерией издательства «Правда». А это Управление делами ЦК КПСС. Мы о деньгах никогда не говорили. Он не спрашивал, зачем я четыре раза в месяц летал в Алма-Ату. Я всегда, куда бы ни летал, обязательно привозил материал, который становился заметным. Так складывалось. Он не поправил ни разу ни одной моей строчки.
Однажды я прилетел с юга — из Сингапура. Геннадий зовет меня и говорит:
— Давай завтра вечером полетим на Северный полюс, у меня билеты служебные. Прилетает туда министр геологии Канады и его помощники. Мы должны там встретиться.
А я до сих пор (интервью состоялось в 2017 году. — Т. К.) член правления Международного фонда авиационной безопасности. Я весь мир облетел, и это кроме редакционных командировок, потому что, если где катастрофа или семинар, надо лететь туда. Безопасность полетов над Тихим океаном, допустим, — и я весь этот материал собираю, потом пишу, публикую, даже со схемами, например, в «Известиях» или «Литературной газете», делается перевод для ИКАО, и фонд распространяет информацию по всем странам мира, обладающим воздушными судами. Я вполне владею авиационной тематикой и терминологией.
Селезнёв пригласил лететь, а я только с юга, у меня простуда была жуткая, и у него тоже насморк и давление поднялось. Я уже два раза бывал на льдине, у Артура Чилингарова. Но я согласился. Посадка была на Среднем, это закрытый остров. Канадцы прилетели сразу на полюс. Виски, бурбон… — я этот бурбон ненавижу. Шатер замечательный поставили. Там были министр геологии и врач канадские, Селезнёв, Олег Игнатьев из «Правды»…
— Тоже ведь, между прочим, бывший наш, из «Комсомолки», еще с 1949 года.
— Ну да… От этого шатра мы отошли метров сто, потому что солнце нам мешало смотреть, как будут на полюс бросать продукты. Гигантский самолет. И с него ящики бросали с мандаринами и со всем прочим. Один раз мы убегали очень сильно. Груз ветром заносило. Два ящика вообще так бросили, без парашютов, и тут мы с Геннадием Селезнёвым метались как зайцы. Еще в самолете мы с ним немного попили водки, хотя и не хотели. Но у него давление ушло, у меня насморк ушел. Всё наладилось. А здесь начали опять выпивать. Я стою один, ко мне подходит какой-то мужик, от него тоже тащит страшно. Он говорит: «Я механик с этой „вертушки“». Стоим, разговариваем. Подошли Олег, Гена. И этот механик дает мне в руку пиропатрон: «Давай, сейчас будет салют!» И канадец подгребает…
Я дергаю эту штуку. И перекашивается донышко патрона. Он взрывается у меня вот здесь. — Гек показывает на кисть руки. — Я начинаю орать. Я их всех забрызгал своей кровью. Снег чистейший. И кровь настолько яркая, льет, там в пучке на пальце колоссальное капиллярное давление. Они метались, бегали.
— Как Селезнёв себя при этом вел?
— Он побежал за врачом. Канадский врач прибежал быстро. Перебинтовал мне руку, укол сделал. А как мы возвращались назад, я не шибко помню. Поехал в больницу. Там мне начали чистить. Какие-то досточки сделали. Замотали. И через сутки мы со Снегирёвым Володькой полетели в Кабул. Там было +52. А на полюсе было –47 и ветер сильный.
Вот такой он, Гек Бочаров. Без комментариев.
Но жестокий комментарий к характеру и делам Гека Бочарова, которому в сентябре 2020 года исполнилось 85 лет, написала сама жизнь.
Понимаю, что не очень принято у пишущих людей впрямую цитировать самих себя, это считается неправильным, «неудобным», однако, поверьте, написать заново о семье Бочарова было бы невыносимо больно. Поэтому — вот куски из уже опубликованной мной в январе 2019 года статьи:
«Нет и не было в „Комсомольской правде“, по меньшей мере за последние полвека, фигуры более яркой, звучной и активно выражавшей себя, чем
