станут ее слушать. А теперь отовсюду только и слышалось:

— Лена, а нам куда?

— Лена, где наша машина?

— Лена, нам лопат не дали!

— Лена, куда харчи класть?

Обращались к ней все, как к старшей, и молодая девушка спокойно наводила порядок в этом бурном женском хаосе.

Лена — студентка Киевского пединститута — была дочкой Морозова. Война застала ее на пароходе, когда она ехала домой на каникулы. Другая, имея такого влиятельного отца, может, нашла бы себе в этот грозный час местечко поспокойнее, а Лена в первый же день пришла на завод, влилась в рабочий коллектив, не брезгуя никакой работой, и благодаря этому быстро завоевала всеобщее уважение.

Лену называли первой красавицей в городе, и это не было преувеличением. От нее веяло такой нежностью, очарованием, что даже у женщин зависть переходила в искреннее восхищение. А сегодня в своей светлой вышитой блузке и венке из синих васильков она была особенно хороша. И Надя поняла: Лена приоделась так не потому, что не представляла себе трудностей, которые ждут их, а именно потому, что догадывалась о них: ей хотелось хоть немного развеять печаль, охватившую людей перед дорогой. Она и многих девушек уговорила одеться по-праздничному.

Провожать пришли родственники и знакомые. Вырвались на минутку из цеха и Крихточкин застенчивый Тихон, и «сестричкин» всегда быстрый, неугомонный Страшко. Но теперь уже не Килина Макаровна заботилась о своем непослушном муже, а он взволнованно топтался вокруг нее и беспрестанно твердил:

— Т-ты, т-ты, б-береги себя, золотко. Б-береги…

А Крихточка все вычитывала своему Тихону, как за домом приглядывать, как готовить обед, где что лежит. Мальчика она, оставила на Лукиничну.

— Ты тоже приглядывай за ним, огонь, а не дитя. И в кого он такой выдался? Борщик на сегодня есть, а завтра Лукинична сварит. Картошка в кошелке, манка в горшочке, может, кашку сваришь. Ты слышишь?

Смирный Тихон молча слушал свою задиристую жену, как всегда, с застенчивой улыбкой, кивал головой после каждого ее слова, а глаза его так повлажнели, как будто он навсегда прощался с нею.

Под конец не удержалась, прослезилась и Крихточка. Но когда где-то звоночком зазвенел смех Зины и Страшко нервно отозвался на него упреком, она так и подскочила:

— А чего это вы рассопливились, а? На похороны собрались, что ли? Вот герои задрипанные, трясця вам в глотку! А ну, бабоньки, запевай!

И грустно было, и на душе тяжело, но желание хоть чем-то помочь поскорее остановить кровавые тучи, надвигавшиеся на Днепр, охватило всех с такою силой, что и те, кто еще вчера уклонялись от поездки, сегодня пришли и молча грузились на машины. Даже Лариса, примчавшаяся провожать Зину, не выдержала: подошла к Надежде и виновато попросила:

— Не сердись, Надийка. Запиши и меня в очередную партию.

Надя совсем не ожидала такого от Ларисы. Забыв обиду, обняла ее, расцеловала. И долго они еще стояли, прижавшись друг к другу, глядя вслед машинам, с которых доносились песни и, как колокольчик, звенел удалявшийся задорный смех их подруги.

XXIII

Шквальной громовой бурей, смерчами взрывов, заревами пожаров всякий раз начиналась над городом ночь, и люди с нетерпением ждали утра, чтобы хоть немного вздохнуть. Днем немецкие пираты какое-то время не решались соваться к Запорожью — городу с мощной системой противовоздушной обороны. Ночной разбой был безопаснее.

Но вот они стали прорываться и днем. И все более нагло. Как стая коршунов, налетали и кружились над городом. Черными горами вздымалась земля, кровавой мглой затягивалось солнце, все вокруг стонало, ревело, полыхало огнем — и люди уже молились о дожде, ветре, буре, темной и непроглядной, чтобы тучами закрыла землю от хищного ока врага.

К вечеру 1 августа наконец наступила тишина и в воздухе и на земле. Расступилась синева туч и дала волю животворным солнечным лучам — они засверкали на поверхности луж, затрепетали золотом по буйной, еще мокрой листве, шелком затуманили дали Днепра. И на душе становилось как-то спокойнее и теплее.

Надежда впервые отвела своего Юрасика в новый детский садик, который предусмотрительно построили в отдалении от завода, за парком, и еще долго слушала щебетание счастливой детворы. Словно утята, норовили они залезть в лужу, носились в трусиках по площадке, стряхивали на себя золотые капли дождя с молодых деревьев и с радостным визгом разбегались в разные стороны. А над ними на фоне сизой дождевой тучи так же весело носились ласточки. Дети и ласточки в сиянии солнца!

Надежда еще долго стояла бы здесь и любовалась этой картиной земного счастья, если бы не пора было на вечернюю смену.

В дверях проходной невзначай повстречалась с Лебедем. Она не раз уже видела Лебедя после его продолжительной болезни, но все издалека. Слегка прихрамывая, с палкой в руке, он беспрерывно сновал по цеху, и Надежда, вспомнив ядовитые насмешки в его адрес, убеждалась, что они были безосновательны. Однако встретиться лицом к лицу пока не приходилось.

И вот теперь они просто налетели друг на друга в вертушке железных дверей. Надежда обрадовалась и уже протянула было руки, но он сдержанно поклонился и поспешил своей дорогой.

Надежде показалось, что он сердится на нее. Сердится за то, что в свое время проявил к ней столько внимания, а она во время его болезни ни разу не навестила его. Стало обидно. Упрекая себя, бросилась было к дверям, чтобы догнать Лебедя и объясниться, но в живом потоке, вливавшемся во двор завода, вдруг пробежала тревожная волна. Из-за туч, словно из засады, вынырнуло девять «юнкерсов».

Как драконы, развернулись они и устремились к заводу. Почти в тот же миг наперерез им помчалась тройка краснозвездных «ястребков». Строй «юнкерсов» быстро сломался. Шесть из них, маневрируя, снова спрятались за тучу, вслед за ними нырнули два «ястребка», а один отчаянно сцепился с тремя, нагло, четким клином продолжавшими ползти к заводу.

Завязался неравный бой. «Ястребок», пытаясь нарушить четкость вражеского строя и сбить его с курса, молнией проносился между тремя «юнкерсами», то заходя сбоку, то подстраиваясь в хвост.

С земли люди восторженно наблюдали за его отважной атакой. Зенитки молчали, словно тоже онемели от восторга, а зенитчики, лишенные возможности действовать, только взмахивали в азарте руками.

— Давай, дружок!

— Давай, родной!

Как бы услышав пожелания и ободрения с земли, «ястребок» с еще большим упорством ринулся на горбатых «юнкерсов».

Вот один горбун, содрогнувшись, отделился от строя и быстро пошел по кривой, оставляя за собой черный хвост дыма. Вскоре был охвачен пламенем и второй.

На земле торжествовали. Люди кричали, обнимались, подпрыгивали, бросая вверх