Я прыгнул навстречу одному из русских, пытаясь повалить его на ближайшую машину. «Мицубиси Паджеро» вздрогнул от удара двух тел, и в салоне зазвенел колокольчик, которыми сейчас в издыхающем от жары Саппоро увешаны все машины, вагоны метро и офисы, поскольку считается, что их звон охлаждает воздух. Мне же надо было охладить горячего русского парня. Я попытался ухватить его за волосы, но только тут до меня дошло, почему как наши, так и русские «братки» так коротко стригутся. Ухватиться было не за что, и я просто что было сил толкнул его голову в сторону дверцы. На дверце осталась приличная вмятина, но, в отличие от голливудских фильмов, планов этого горячего парня она не нарушила. Он лягнул меня ногой в живот. Я отлетел назад, ловя на лету воздух, как выброшенная на берег рыба, и в этом откатном движении налетел лопатками на сокрушительный удар чьего-то ботинка. Сил хватило только на то, чтобы не остаться меж двух огней и откатиться в сторону. Переворачиваясь по шершавому, медленно остывающему после погожего летнего денька бетону, я пощупал живот. Конверт с фотографиями пока оставался на месте. Второй русский прыгнул и попытался своей не меньше чем стокилограммовой тушей впечатать меня в цемент, и мне стоило неимоверных усилий увернуться от падения на меня этого Тунгусского метеорита.

Попутно меня поразил профессионализм этих ребят. Они работали молча, никто не кричал, не требовал назад фотографий, что свидетельствовало об их уникальной способности доводить до конца все свои дела без всяких слов.

Когда я наконец поднялся и разогнулся, вся четверка уже подходила ко мне полукругом, оттесняя в темный сектор стоянки. Единственное, что радовало – если только может быть радость в такой вот ситуации, – так это то, что никто из них не стал пользоваться оружием. Ни пистолетов, ни ножей на сцене так и не появилось, что позволило мне начать рассчитывать только на возможные переломы и вывихи. Ребята логично посчитали, что четверо на одного – это достаточно банально и дополнительные технические средства им не потребуются.

Хаяси со все еще кислой физиономией выбросил левую ногу мне пониже пряжки ремня. К его мстительности я был готов, и его ботинок встретился не с тем деликатным местом, с которым встретился десять секунд назад мой кулак, а всего-навсего с накачанным бедром дзюдоиста-каратиста Минамото Такуи. Зато для защиты головы от двух прицельных ударов одной русской и одной японской рук моих рук оказалось недостаточно. В голове что-то звякнуло, хрустнуло и на секунду отключилось. Включилось, правда, быстро, но не настолько, чтобы я успел среагировать на еще два кулака и один ботинок, оказавшиеся вдруг у меня перед самым носом. Я успел только чуть отпрянуть назад и в сторону, но это лишь чуть-чуть смягчило и не отвело удар. Более того, в этой самой стороне моя голова встретилась с еще одним ботинком, отчего высекание искр из глаз у меня заметно активировалось.

Я крикнул что-то грозное, не помню уже что, воспарил над окропленным капельками пока еще непонятно чьей крови бетоном, и из четырех фигур, темневших передо мной, стоять остались только две. Но времени они не теряли, и не успел я коснуться ногами земли, как ноги этих фигур коснулись меня. Я полетел в темноту, успев в последний момент сгруппироваться и повернуться вокруг своей оси, так что падение пришлось не на спину, а на бок. Но легче от правильности такого приземления не стало. Тело болело все от головы до ступней, и болело так, что на следующий кульбит меня уже могло не хватить.

Один из заваленных русских парней поднялся и похромал в обратном от меня направлении. Я было порадовался, что выключил у товарища все навигационные приборы, но радость эта оказалась преждевременной. С навигацией у «братка» оказалось все в порядке. Он подсел под помятый им же «Паджеро», крякнул, помянул безвестную продажную женщину и выдернул из-под днища выхлопную трубу с глушителем. Я был настолько ошеломлен таким поворотом событий, что прозевал движения оставшихся ребят и вдруг ощутил на своих руках стопудовые тела Ханэды и второго русского.

Дергаться не было ни мочи, ни резона – сил практически не осталось, а хватка была стальной. Хаяси подошел вплотную и протянул руку к моему животу. Я автоматически пригнулся и напряг пресс, но вдруг увидел, что рука не собрана в кулак, а развернута в ладонь. Я опять вспомнил, зачем мы с Ганиным сюда приехали.

Вдруг из-за спины Хаяси раздался голос изуродовавшего «Паджеро» русского:

– Погодь! Сначала дай я его!

Хаяси отодвинулся в сторону, и я получил возможность увидеть источник своей погибели. Русский «бычок», покачиваясь на ходу, приближался, поднимая над головой вырванную с корнем из недешевого, кстати, джипа выхлопную трубу. Почему-то я вдруг подумал, что она похожа на камыш. Такая камышовая тростинка с бархатным утолщением глушителя. Я понял, что избежать этого «камышонка» мне не удастся.

Думать о Дзюнко, о детях и об отце времени не было. Время оставалось только на то, чтобы собраться с последними силами и хоть немного ослабить ручные путы державших меня Ханэды и русского, чтобы удар пришелся не прямо в темечко. Но это сделать не удалось, потому что оба, как видно, в тренажерных залах времени проводят куда больше меня.

Последнее, что поразило меня, – сила удара этой самой «тростинки с утолщением». Удар, конечно, был сильным, спору нет, но не настолько, чтобы погасить мой взор навечно. Я ожидал от него большего. Вернее, худшего. Сознание я терял с уверенностью в том, что оно ко мне еще вернется, и, пока его терял, я слышал боевые кличи, которые, как успел напоследок сообразить, были отборной русской матерщиной. К этому громогласному мату успел примешаться мышиный писк моего мобильника, и дальше наступило молчание.

Сознание ко мне вернулось вдруг – от двух приличных оплеух.

– Жив, курилка? – донесся откуда-то сверху из тьмы голос моего друга Ганина.

Сначала я подумал, что темно оттого, что вечер уже поздний, но потом понял, что темно, потому что у меня глаза закрыты. Я их открыл и увидел над собой бледное, но довольное лицо Ганина.

Я приподнялся на локтях и попытался оценить ситуацию. Голова не то что гудела, а просто ревела, как турбина взлетающего «Боинга Джамбо». Вернее, как все его четыре турбины вместе.

Ганин почему-то отошел от меня, нагнулся и присел поодаль на корточки. Мне не было видно, что он там делает, и я попытался подняться повыше. С третьей попытки мне удалось сесть, и тут только я увидел весь пейзаж после битвы.

Четыре тела моих визави