Раздраженный Клавдий сделал знак ликторам. Те принялись сечь розгами спину своего бывшего начальника. Лупцевали до тех пор, пока туника на спине не поменяла белый цвет на багровый. Лицо Пилата стал бледным, но он не издал ни единого слова мольбы, и даже стон не вырвался из его уст. Лишь дыхание стало тяжелым, медленным…

– В чем дело?! Почему остановились? – выразил недовольство Клавдий.

– Он больше не выдержит, – пояснил ликтор. – Мы не можем убить римлянина способом, достойным лишь раба.

Пилат пошатнулся, но ликторы ловко подхватили его под руки, не давая упасть.

– Продолжим разговор, – злобно промолвил Клавдий.

(Легат, казалось, видел самого себя во сне, смотрел на свирепствующего Клавдия-прокуратора как бы со стороны. Он был недоволен тем Клавдием, который издевался над Пилатом в другом мире, но не смог должным образом унизить и сломить бывшего прокуратора. Лежащему в песках оставалось лишь наблюдать за действиями, происходившими во сне.)

– Итак, где ты находился до того времени, как появился в наряде нищего в Кесарии? – задал вопрос Клавдий «из сна».

– Я совершил преступление, по моей вине погиб невиновный. Я не находил себе места. Теперь я понимаю: мне надо было уйти, чтобы найти себя.

– Что за глупости?! Разве ты никого не убивал на войне, разве ты выяснял вину каждого, прежде чем вонзить в него меч?

– То было другое… и я был другим. Мне нужно было удалиться от людей, от прежней жизни, чтобы найти себя, чтобы стать человеком. Теперь я не хочу убивать даже врагов.

– Ты не достоин быть не только прокуратором, но и называться римлянином, – вскипел Клавдий. – Я сделаю все, чтобы ты, презренный, перестал ходить по этой земле. Но прежде ты должен получить свою долю муки и боли за предательство, за оставление вверенного императором поста. Даже не надейся умереть легкой смертью.

Последнее собственное намерение поставило Клавдия в тупик. Как заставить страдать человека, который едва не умер под ликторскими розгами, но никаким образом не выдал своих страданий?

(Клавдию «в песке» стало стыдно за Клавдия «во сне». Утративший надежду на спасение, легат почувствовал, насколько лучше его Понтий Пилат. Он понял, что Клавдий «во сне» выбрал путь ничтожества, которое всегда стремится уничтожить того, кто умнее, благороднее его. Ему страстно захотелось, чтобы сон изменился, чтобы он не завершился логическим концом, а как-то по-другому… Клавдий «в песке» вдруг стал уважать Пилата.)

Желание Клавдия «в песке» исполнилось: продолжение сна явно перестало соответствовать земной логике. Неожиданный сюжетный поворот видения заставил спящее тело легата дергаться в судорогах.

Внезапно кандалы сами собой падают с Пилата. Заключенный к изумлению ликторов получает свободу и обращается к мучителю: «Мой час сегодня не пришел, уйти должен ты!» Он подходит к застывшему Марку Клавдию и заносит сжатую в кулаке руку. Но удара не последовало, подготовленная для удара рука узника безвольно опустилась. Что-то невидимое удержало его, но в глазах горел огонь решимости совершить задуманное действо. А Пилат был не из тех, кто меняет свои планы.

Следующий поступок недавнего пленника еще больше удивил легата: Понтий Пилат снимает белоснежный иудейский хитон. Затем вновь приближается к Марку Клавдию и бьет его по щекам, по губам, по всему лицу. Удары сыплются все чаще и чаще, а ликторы почему-то не собираются защищать нового прокуратора от неистовства прежнего. Сам Клавдий был гораздо сильнее прокуратора, но он не сделал даже малейшей попытки защититься.

Внезапно Клавдия осенило: «Хитон! Одежда защищает его от зла, спасает от смерти! Мне нужен его хитон!» Он хотел пойти и взять лежавшую одежду, однако не смог. Мешало даже не то, что Пилат его избивал (удары наносились легкие, колючие, они не могли остановить легата, либо опрокинуть наземь). Ноги стали словно ватные, а во всем теле ощущалась мертвецкая слабость. Он раскрыл секрет неуязвимости врага, но не был способен даже на попытку овладеть его секретным оружием.

Марк Клавдий открыл глаза и убедился, что это всего лишь сон. Но радости неожиданное открытие не принесло. Удары продолжали сыпаться наяву. Легкий ветерок за время сна вновь вырос в песчаную бурю, которая и била по его лицу мелкими камешками, летевшими с песком.

Римлянин попытался выплюнуть набившийся в рот песок, но ничего не вышло: во рту было сухо, как в пустыне. Он почувствовал какую-то вещь, лежавшую под рукой. То был злополучный бурдюк. Клавдий подтянул его к себе и вставил горлышко в рот. На язык упала одна капля, потом вторая, третья пришла не скоро, а четвертой он не дождался. Рука ослабла, ненужный бурдюк упал на грудь. Ветер, завывая, хлестал лицо песком, но Клавдий уже не слышал ни воя бури, ни шелеста переносимого ею песка, не чувствовал боли от ударов множества мелких камешков.

Ветер натыкался на преграду в виде неподвижного римского легата и оставлял здесь принесенный песок. К утру над Марком Клавдием выросла приличная горка, разрисованная сверху причудливыми пустынными узорами.

Прошло несколько дней с того времени, как Пилат отправил Марку Клавдию приказ явиться в иерусалимский преторий. Наконец прокуратор поинтересовался, почему до сих пор он не видит перед собой легата.

– Его нигде не могут найти, – был ответ. – Марк Клавдий покинул Кесарию вслед за получением предписания явиться в Иерусалим.

– Что ж, он облегчил мне выбор, – совершенно равнодушно заметил прокуратор Иудеи, до сир пор не решивший, как поступить с властолюбивым легатом. – Надеюсь, жизнь справедливо отмерит по делам его.

Понтий Пилат никого не отправил на розыски мятежного легата; почему-то он был уверен, что Клавдий получит наказание и без вмешательства со стороны его – прокуратора Иудеи.

Пилат не знал, что судьба уже вынесла приговор и привела его в исполнение.

Предел доброты

Пилат продолжал управлять Иудеей. Внешне прокуратор был прежним. Все тот же уверенный командный голос, все то же добросовестное исполнение обязанностей римского прокуратора. Хотя наблюдательные люди заметили одно изменение… Другими стали его глаза: мудрыми, добрыми, лишенными прежней подозрительности. Недаром говорят: глаза – зеркало души…

Прокуратор больше не желал облагодетельствовать Иудею грандиозными проектами вроде строительства водопровода. В 29–30 гг. Пилат чеканил собственные монеты[16]. Чтобы унизить иудеев, он использовал на монетах языческие символы – что до него не делал ни один из прокураторов. После смерти Иисуса чеканка монет прекратилась.

Он старался как можно меньше вторгаться в жизнь подчиненного народа. Пилат давал жить своенравным иудеям, как заблагорассудится; он избрал для себя роль пассивного наблюдателя и придерживался избранной тактики остаток правления.

Иудеи оценили позицию прокуратора и, в свою очередь, не доставляли ему