Клавдий просил и умолял, проклинал и угрожал, но упрямое животное оставалось равнодушным к проявлению любых чувств по отношению к нему. Так они прошли дюжину раз вокруг безжизненного оазиса. Последний круг легат уже не шел, а из последних сил волочил ноги.

Верблюд остановился возле тела бедуина и любезно поджидал преследователя. Человек уже не надеялся его настигнуть и шел больше по привычке, словно боги послали ему наказание за убийство несчастного бедуина: остаток жизни идти следом за его верблюдом.

Обессилевший Марк Клавдий свалился прямо около трупа зарезанного им бедуина, – в трех шагах от спокойно стоявшего верблюда. В воздухе появился неприятный запах начавшего разлагаться тела, но легата не волновали даже такие неудобства.

А верблюд? Он посчитал, что вполне отомстил за смерть хозяина и отправился бродить по своей любимой пустыне, размышляя, как поступить с неожиданно обретенной свободой. Немного мешали и терли горб наспех и неаккуратно привязанные вьюки, но не отдавать же их убийце господина…

Клавдий пришел в себя нескоро, вернее, его пробудило солнце, которое жгло без всякой пощады. Он не мог понять, сколько времени пролежал в песке: то ли еще не закончился этот проклятый день, то ли уже начался следующий. Судя по чрезвычайно дурному запаху, исходившему от тела бедуина, времени прошло немало.

Легат осмотрелся по сторонам: злосчастного верблюда не было видно. На душе стало жутко тоскливо: хотя животное вдоволь над ним поиздевалось, но это было единственное живое существо среди моря безжизненного песка.

Клавдий пошевелил пересохшими потрескавшимися губами – одно лишь движение причинило боль. Чтобы ее унять, римлянин облизнул губы языком. И этот орган оказался лишенным привычной влаги; он прошелся по губам, словно металл по точильному камню. «Срочно нужно найти воду, или мне конец», – пришел к выводу Клавдий.

Неподалеку валялся сдувшийся бурдюк. Хотя вид посудины не вселял большой надежды, Клавдий пополз в ее направлении. Римлянину удалось выжать глоток воды. Он долго не решался проглотить остатки живительной влаги: полоскал рот, язык, облизывал пересохшие губы – только после этих продолжительных процедур он с сожалением совершил глоток. При этом подавился, закашлялся, так что некоторое количество воды выплеснулось под ноги.

Затем Клавдий лег на спину, вставил в рот горлышко бурдюка и жадно ловил каждую каплю. Так он лежал до тех пор, пока промежуток между последними двумя каплями не стал настолько длинным, что стало очевидно: третьей капли ждать нет смысла.

Немного воды прибавило сил Клавдию, но, что еще было полезнее, пробудился его ум. «Если рядом со мной кустарник, то под ним должна быть вода, которая необходима его корням», – логически размышлял Клавдий.

Он поднялся и пошагал в глубь оазиса, который до сих пор не удосужился обследовать, хотя и провел на его краю много времени. Клавдий нашел более-менее свободную от кустарника площадку и с удивительным энтузиазмом принялся за работу.

Выбрасывая горстями песок и перерубая мечом корни, он углубился по пояс в землю. Упорный труд ближе к вечеру дал первый результат. Нет! До воды Клавдий так и не добрался, но сухой песок закончился, а далее пошла черная болотистая сырая земля.

Клавдий прилег немного отдохнуть, а когда поднялся, к великой своей радости обнаружил в лунке немного мутной жидкости. Опустившись вниз головой, он выпил свою добычу и продолжил рыть колодец с еще большим упорством. Пока землю не окутала сплошная тьма, ему удалось углубиться еще на локоть[15]. До настоящей воды легат так и не добрался, но влажные стенки ямы дарили весьма определенную надежду.

Появившаяся луна намекала, что пора подумать об отдыхе, и он начал заботиться о том, чтобы провести ночь с относительным комфортом. Клавдий вначале выложил ветками место для спального ложа. Кроме того, нарубил веток и сложил рядом – ими римлянин укрылся вместо одеяла. Спать было гораздо теплее, чем прошлой ночью, и проснулся Клавдий вполне отдохнувшим. Лишь постоянные чувства жажды и голода омрачали прелесть жизни вдали от цивилизации, от которой мятежному легату не приходилось ждать ничего хорошего.

Проснувшись, он первым делом заглянул в колодец. На дне ямы образовалась лужица грязной жидкости с маслянистыми разноцветными кругами на поверхности. Клавдий зачерпнул ладонью воду и поднес ее ко рту; и затем повторил действие несколько раз. Таким образом чувство жажды было утолено.

Специфика территории, по которой предстояло идти, заставила подумать римлянина о будущем. Он принес опустошенный до последней капли бурдюк и наполнил его на две трети. Затем до дна выпил остатки грязной воды. Оставаться далее в бесплодном оазисе не имело смысла. И Марк Клавдий, взваливши бурдюк на плечи, пошагал навстречу солнцу; туда, где, как говорили купцы, расположилась между могучими реками Тигром и Евфратом цветущая Месопотамия, а за ней – сказочно богатая Индия.

Чем он будет заниматься в далеких краях, легат пока еще не представлял, но идти на запад – то же самое, что сразу лечь под топор ликтора. Клавдий был уверен, что Понтий Пилат именно таким способом рассчитается с ним за доставленные унижения и будет абсолютно прав.

Добытая вода и относительно комфортно проведенная ночь вселяли веру в то, что он, Марк Клавдий, научился выживать в пустыне, что он остался все тем же изворотливым Клавдием, которой мог решить любую проблему, закрыть любой вопрос, найти выход из самой безвыходной ситуации. Его железная логика всегда работала беспроигрышно, ему всегда безумно везло, и легат надеялся, что его великое везение вернулось после тяжких испытаний и теперь уже не покинет никогда. Собственно, он свято верил, как и всякий римлянин, фатально бросающийся навстречу смертельной опасности, что богиня удачи – Фортуна – его не покинет. Она лишь может, как и земная женщина, немного покапризничать, а затем снова приступит к своим обязанностям.

Но… К полудню оптимизм Марка Клавдия начал иссякать. Желудок урчал, словно голодный волк, и грозил переварить самого себя, а ничего похожего на еду не имелось. Лишь изредка неподалеку мелькала тень шакала, но он не мог стать добычей по крайней мере из-за своей недосягаемости, если не из-за непригодности в качестве пищи. В данный момент Марк Клавдий обглодал бы и кору с кустарников, росших в покинутом оазисе. Но не было поблизости даже кустика; повсюду, куда доставал взор, простиралось сплошное море песка.

С утра у него имелся бурдюк воды. Его даже тяжело было тащить, и Клавдий, когда в очередной раз отпивал из него, то радовался,