* * *

Ожега почти уснула, как услышала, что в комнату кто-то даже не стучится, а тихо скребётся. Она открыла, подумав, что сёстры что-то забыли или комендант всё же подумала про Добрынку и решила дать ей место.

В коридоре, где тускло горело лишь пара магических огоньков, стоял Яровзор. Ожега даже мимолётно подумала, как он не спотыкается в темноте в своих очках.

— Ожега…

— Что ты здесь делаешь? Я попросила тебя больше меня не беспокоить, — прибавив безразличия в голос, тихо спросила Ожега, несмотря на то, что предательское сердце заколотилось сильней.

— Я… Да… — замялся тот и сказал, словно через силу. — Просто послушай. Завтра. На испытании. Не иди лёгким путём. И не соглашайся.

— На что не соглашаться? — переспросила Ожега.

— Ни на что не соглашайся. Больше… Не могу… Сказать, — с этими словами Яровзор странно покачнулся и ушёл.

Ожега тихонько закрыла дверь. Стало как-то неспокойно.

— Ну спасибо, удружил, — буркнула она в потолок и попыталась уснуть.

Глава 16

Испытание Юли

— Вставай, Юлка, солнце уже на небо вышло, — разбудил Юлю бодрый голос Добрынки, — завтрак проспишь, а через два часа уже испытание случится.

Напоминание о «вступительных экзаменах» неясной направленности моментально заставило подскочить. Где-то пробило девять часов, и Юля судорожно вспоминала, сколько это «по-нашему».

— Это же сваор? — уточнила она у сестры. — Ой, а Ожега где?

— Княжна Ожега ещё в середине заурницы встала да тренироваться ушла, — хмыкнула сестра. — И да, сваор пробило. Девять часов, почитай, как новый день начался, а ты всё спишь. Завтрак через сорок восемь частей.

— А… через полчаса, значит, — тихо под нос «перевела» для себя Юля.

— Какие полчаса? Я же не про семьдесят две части сказала, а сорок восемь, — возмутилась Добрынка, которая копошилась в вещах в поисках чего-то.

— Я про свои полчаса, которые у нормального часа на… э… девяносто шесть частей, который.

— Явовский? — подозрительно прищурилась Добрынка, посмотрев на неё, и Юля кивнула. — Ну так не Явь тебе тут больше, к нормальному счёту привыкай, — отрезала сестра, возвращаясь к своему занятию.

Юля мысленно признала её правоту и подумала, что вот зато у девчонок никогда не имелось проблем со счётом в уме. Попробуй ориентироваться в девяностоминутном часе, который поделён на сто сорок четыре части. Она ещё с трудом запомнила, что сорок восемь — это полчаса, девяносто шесть — обычный шестидесятиминутный час, а двадцать четыре — пятнадцать минут. Хотя тут тоже любили округлять до ровных чисел, например до двадцати частей, что равнялось двенадцати с половиной минутам. А десять частей — примерно шести. Одна часть насчитывала где-то тридцать семь с половиной секунд — ни два ни полтора, как говорится. Так что всё время она «подвисала», пытаясь понять, который реально час или какой отрезок времени имеется в виду. Да и с этими шестнадцатью часами всё время путала последовательность, особенно паобед, обед и обестину. Обычные люди ели именно в обестину с часу до полтретьего, а не в обед. К тому же ей думалось, что поутрость должна быть до утроси, а не наоборот.

За этими размышлениями она умылась, оделась и привела себя в порядок.

Добрынка всё же нашла то, что искала, и когда Юля вышла из ванной, торжественно протянула.

— Что это? — спросила она, разглядывая ожерелье на толстой нитке с крупными синими бусинами из, кажется, голубоватой бирюзы и центральным широким кулоном из, наверное, серебра, на котором весьма искусно вычеканен раскрывший крылья лебедь, каждое пёрышко просматривалось, и фон с камышами и кувшинками.

— Это гривна Авдотьи Лебедь Белой, — сказала Добрынка. — Передаётся старшей дочери в нашем Роду. Она была старшей. И бабушка старшая, и… наша мама. И ты. Бабушка велела тебе передать семейную реликвию с наказом.

— С наказом?

— Если выпал тебе шанс в жизни, то использовать его и силу свою показать. Гривну эту сделали во времена старых богов по линии тех сирин, что в лебедей обращаются. Она помочь в трудном деле сможет. Так что носи, храни и оберегай.

— Спасибо, — кивнула Юля, — то есть во благо.

Подумалось, что до того, как она выбрала Явь, никто ей семейную реликвию не отдавал. А вернулась, так оказалось, что тут что-то передаётся из поколения в поколение. Впрочем, лёгкий укол обиды она сразу отмела. От гривны на самом деле ощущалась какая-то магия. Возможно, это тоже накопитель, как камни в её браслете. Такое только в Беловодье особую ценность имеет, в Яви же — не более чем «аутентичная» побрякушка не самая блестящая и «дорого-бохатая». Подумав, что никакая помощь лишней не будет, Юля закрепила гривну на шее. Та оказалась довольно-таки весомой, но удивительно подходила к её наряду.

— Как тут и было, — не удержалась от комментария Юля, покрутившись перед зеркалом.

— Этот летник ещё бабушка носила и мама на праздники… — огорошила её Добрынка. — Конечно, с гривной.

— Э… Понятно, — выдавила Юля, подумав, что это же логично. Где бы в мире, где готовое платье отсутствует как класс, наставница Алёна взяла бы такую красоту, расшитую вручную? Такие вещи делались годами. На заказ или самими. Каждая жемчужинка пришивалась вручную, а она ещё так легко подумала, что только одно и на смену нет ничего такого же. А вообще же эти платья не стирают даже, только вроде морозят или как-то так. Чтобы не пачкалось, нижние одежды меняют. Как и японцы с их кимоно, которым тоже по триста-четыреста лет пользовались. А она, конечно, и на конях-китоврасах поскакала в этом раритете, в сетях полетала… Надо бы проверить, не отлетело ли чего, не запачкалось ли.

Юля покачала головой. Бабуля отдала ей единственное красивое дорогое платье, тоже «семейную реликвию», которую имела, и непонятно, что вообще у неё «за помощь внучкам» содрали кудесницы Меньшиковы. Эх… А она даже не поблагодарила, и наказ ей только Добрынка передала. Она решила, что напишет бабушке Белаве письмо с благодарностью и отправит вместе с девчонками, когда те с Гнездом решат связаться.

Она снова покрутилась перед зеркалом и засомневалась, а надо ли при таком «параде» идти на завтрак, но потом решила, а почему бы и нет. Это же как праздник,