своё хозяйство? Все поймут, что не надо учиться управлению людьми и ведению дел в имении, а надо только в думе горло драть и требовать, грозить кулаком, брызгать слюной, клевеща на других и вновь требовать, потому что если один раз получилось вытребовать, то и второй получится.

— Дунь, ты чего разошлась? — обиженно спросил княжич, потирая лоб.

— От жадных и неумных управленцев бегут, чтобы выжить, а если князь даст кнут в руки нерадивым хозяевам, то они быстро превратят привязанных к ним людей в жалких рабов.

— Почему сразу в рабов?

— Да потому, что бегут только от тех хозяев, кто требует платить всё больше и больше, загоняет в долги, притесняет, обворовывает, не соблюдает закон…

Дуня смолкла, нахмурилась и совершенно спокойно сказала:

— Кстати, надо бы навести порядок в законах, а то уж больно путано, да и вообще…

Она вновь остановилась, пробормотала:

— О чём я говорила? А! Так вот, если болванам дать больше власти, то они уверятся в своем могуществе, — Дуня эмоционально потрясла кулаками, изображая тех самых болванов, — и уже разойдутся так, что легче умереть, чем дойти до князя со своей бедой!

Она глубоко вздохнула и, посмотрев на насупившегося княжича, с горечью добавила:

— И сейчас-то таких горе-бояр не урезонишь, а если от них ещё нельзя будет уйти, то кто выживет у них? Всех ведь запорют по жадности и злобе своей!

Дуня не могла спокойно говорить. Это было то, за что она готова была биться до последнего. Она ведь даже не подозревала, что вопрос о крепостничестве начал решаться так рано. Ей казалось, что это было много позже. Быть может, во времена правления Петра Первого или даже Екатерины, а оказывается, эти государи пришли уже на готовенькое и дожимали крестьян…

— Дунь, хватит лаяться, — огрызнулся княжич.

— Нельзя насильно оставлять людей там, где они не хотят быть!

— Дунь… — позвал её княжич.

— Закрепостить — это заложить основу рабства! Дуракам, которые не умеют управлять своими землями, будет мало силком удержать подле себя людей, и они через время вновь начнут что-нибудь требовать, а люди проклянут твоего отца и пойдут в Новгород, Псков или к Вятичам.

Тут Дуня наконец обратила внимание, что княжич смотрит не на неё, а ей за спину. Она обернулась и увидела князя с сестрой. Иван Васильевич недобро щурился, а Анна криво улыбалась.

— Ой!

Глава 15

— Ой! Ой-ёй-ёй!

Бывают в жизни моменты, когда хочется исчезнуть или быстренько умереть. Вот умрёшь — и те, кто осуждающе смотрел на тебя, пожалеют, скажут, что были слишком строги, недооценили, недопоняли… промокнут уголки глаз и горестно провоют: «Такого великого человека потеряли!»

Вся эта чепуха галопом пронеслась по Дуняшкиным нервам, и она сразу же поверила в неё, всхлипнула, закусила губу и… повалилась на пол.

— Дунька, ты чего? — обалдел княжич.

А она вытянула ноги, сложила руки на груди и закрыла глаза.

— Дунечка, тебе плохо? — не на шутку обеспокоился Иван Иваныч и с тревогой посмотрел на отца.

Тот перестал выглядеть грозным, на лице отобразилось беспокойство и он даже растерянно обратился за помощью к сестре, но та лишь вздёрнула подбородок.

— Дунь, не умирай! — часто-часто заморгав глазами, воскликнул княжич, и Дуне стало стыдно.

Ну до чего же доверчивый ребёнок! Вот таких в будущем домашние котики и белки будут разводить на вкусняшку, прикидываясь мёртвыми!

Она открыла глаза, сочувствующе погладила его по руке и перевела взгляд на князя.

— Та-а-ак! — протянул он, сообразив, что это всего лишь Доронинские выкрутасы. — И чего это ты мне скороморошничать вздумала?

— Это у меня ноженьки подкосились, княже, — как можно жалобнее произнесла она. — Ну, а раз к земле потянуло, то думаю, дай прилягу, посмотрю, каково это, когда от страха замертво падают.

— И каково?

— Жалко себя стало, да и всех остальных. Без меня-то вам скучно будет.

Иван Васильевич буркнул с ухмылкой:

— Это точно.

— Ты нам зубы не заговаривай, а скажи, чьи речи княжичу втолковывала! — звонко потребовала Анна.

«Вот ведь змея!» — подумала Дуня, но делать было нечего.

Она поднялась, степенно поклонилась князю, потом княжичу и только потом сестре Ивана Васильевича. Та сверлила её недовольным взглядом, дожидаясь ответа.

— Мне не до чужих речей, своих полна головушка, — обиделась Дуня. Ей хотелось сказать это с вызовом, но за плечами уже был конфликт со старой княгиней, и нового не хотелось. Поэтому Дуняша приняла красивую позу, чтобы полностью завладеть вниманием слушателей и начала велеречиво излагать свою позицию:

— Сего лета наше имение не единожды разоряли. Маме и управляющему Федьке удалось только людей сохранить, и то не всех.

Тут Дуня вспомнила эффектный трюк из фильма в прошлой жизни, достала яркий шелковый платочек и начала размахивать им в момент пауз, чтобы наверняка приковать всю внимание к своей речи.

— Держались все вместе, отсиживаясь в наших хоромах, оборонялись как умели, и поддерживали друг друга добрым словом. Вороги ушли, тати покуражились, а люди остались ни с чем<strong>…</strong> и открылось им всего две дороги: одна на паперть, — повела платочком чуть ли не полу, — другая в лес к лиходеям, — демонстративно скомкала платок и бросила его. — Но посудачили, да решили вновь объединиться, — Дуня сцепила руки в замок и потрясла им перед собой, — чтобы сообща пережить зиму и заработать денег.

Стрельнув глазками по слушателям, она с благодарностью приняла поднятый княжичем платочек, сунула его в рукав, а потом усилила эмоциональную составляющую речи, чтобы доходчивей было, и продолжила:

— Нам тяжело, но, княже, дед не имеет перед тобою долгов и за смердов выплатит поземелье твоим людям.

— Странно, сегодня твой дед выступал противником прикрепления крестьян к земле, а сам взял и похолопил несчастных, — фыркнула Анна.

— Очень хорошо, что дедушка заступился за честный люд, — кивнула Дуня, — а крестьян он не похолопил и не закабалил. Я же сказала, что мы все объединились и вместе готовимся к зиме.