Георгий, благо сказался монашеский опыт, прибрался в квартире, переставил местами мебель, и она словно ожила, распахнув для него свои объятия. Повеяло чем-то родным, узнаваемым. И кровать после праведных трудов увлекла за собой в крепкий сон, который уже давно не навещал монаха.

И под самое утро, во сне он увидел страшный пожар, который в июле 1579 года превратил в развалины половину Казанского кремля и прилегавшую к нему часть города. Даже магометане заговорили, что русский Бог немилостив к русским и пожаром показал гнев Свой на них. Летописец, если мне память не изменяет, отметил, что «вера Христова стала притчею и поруганием…» Тогда Господь и явил милосердие Свое… Однако же вернемся к страницам того сна…

На месте пепелища, где один стрелец ставил себе новый дом, с помощью заступа еще молодая женщина рыла землю. Рядом с ней стояла ее девятилетняя дочь – Матрона. Уже и места свободного нет, и чувствуется, что женщина порядком устала.

– И где же еще-то копать прикажешь? – спрашивает она дочь. – И так все перелопатили.

– Не знаю, мама. Но та женщина в белом сказала, что если не поведаешь глаголов Моих, то Она явится в другом месте, а я погибну…

– Господи, да за что же нам это испытание? Ну что стоишь как каменная, помогай тогда…

Девочка стала помогать матери, руками отваливая в сторону кусок земляного пласта.

Женщина еще раз замахнулась для удара, но руку словно бы занесло в сторону, и удар заступа пришелся подле основания печки, что осталась после пожара. Она сразу почувствовала, что заступ наткнулся на что-то твердое. Земля в этом месте словно бы сама разверзлась, и возле печи засияло ударившее по глазам сокровище.

Матрона, упав на колени, стала руками осторожно отгребать землю, а когда перед ней проступил сияющий лик Богородицы, то осторожно выдернула заступ, вонзившийся в правый верхний край деревянной иконы. И если бы не эта зарубка от острого заступа, то можно было бы смело сказать, что на самой иконе не было ни единой царапины…

Мать молча смотрела на открывшуюся перед ними Красоту.

– А вы мне не верили, – говорила и заливалась слезами Матрона. – Ни архиепископ, ни воевода, ни ты…

– Да кто же такому поверить-то мог, что Мать Божия тебе, егозе, Сама трижды во сне явилась, да еще и место Своей иконы указала.

– А что мне теперь за это будет, а? – осторожно и с потаенной надеждой спросила девятилетняя девочка.

– После этого, дочка, остается только монастырь, не иначе…

Тут Матрона заревела, размазывая по щекам слезы руками, измазанными по локоть в жирной земле, а вслед за ней и женщина…

Богородица с любовью и нежностью смотрела на тех, что стояли перед Ее иконой на коленях и ревели теперь уже в два голоса. Из открывшейся ранки, образовавшейся от удара заступа, медленно выступили и Ее живительные слезы, наполняющие все вокруг удивительным благоуханием…

Георгий проснулся. Перед глазами все еще стояли живые картинки сна. Он перекрестился. Но сон не пропадал. И Георгий снова, уже мысленно, восстановил всю историю, поведанную ему в этом тонком сне. А потом сопоставил ее с письмом, что прочитала ему накануне Марфа, и понял, что эти события связаны между собой. Что не иначе как явление образа Казанской иконы Божьей Матери было открыто ему в промыслительном сне.

Он посмотрел на стену. Стрелки часов показывали шесть. Взгляд совпал с началом часового боя. Монастырская братия в это время уже, поди, давно молилась. Потому и он легко поднялся с постели и принял душ. А выпив чашку крепкого чая, стал готовиться к встрече с генералом Гришиным.

В уже знакомом нам кабинете Георгия ждала неожиданная встреча с майором Померанцевым, ставшим к тому времени уже полковником.

– Нечего друг друга взглядами испепелять, – грозно рыкнул генерал Гришин. – Одному по сану не положено, а другому по должности. К тому же вам в Париже вместе работать придется. Садитесь, Государев. У нас сегодня разговор предстоит серьезный и долгий.

Георгий сел напротив Померанцева.

– Докладывайте, полковник, свои соображения.

Померанцев встал.

– В Париже через месяц состоится международный медицинский симпозиум по проблемам диагностики, – начал полковник. – Зная о способностях Государева, мы могли бы ввести его в группу советских ученых, занимающихся этими вопросами…

– Что скажете, Государев? – спросил Георгия генерал Гришин.

– Я практик, а не теоретик, – начал свой ответ Георгий. – Терминологией ученого мира, к сожалению, в должной мере не владею, а потому очень скоро все поймут, какой я ученый на самом деле.

– А что бы вы могли предложить сами? – снова спросил Гришин.

– Пошлите в Париж цирковую труппу, что сейчас работает в помещении цирка на Цветном бульваре. Меня там все знают и помнят. Программу я видел. В нее легко можно будет вставить мой номер…

– Клоунский?.. – иронично спросил Померанцев.

– Зачем? Я в свое время хорошо освоил мнемотехнику. Кроме того, могу, если постараться, рассказать, что лежит в карманах каждого человека, например у вас. Сказать?

Тут Померанцева мгновенно прошиб пот.

Георгий вовремя понял, что нечаянно наступил на больную мозоль и что в кармане его галифе действительно лежит некий документ, содержание которого выдало бы Померанцева с головой.

– Хотя это всего лишь шутка… Но если говорить об этом серьезно, то люди верят… Как вы, например… – сказал Георгий и улыбнулся Померанцеву.

Полковник с трудом выдавил из себя ответную улыбку.

– Впечатляет…

– Так что же лежит в карманах полковника? – поинтересовался уже в свою очередь генерал Гришин.

Георгий спокойно начал перечислять, назвав все, за исключением содержимого заднего кармана брюк.

А Померанцев, белый как полотно, вытаскивал предметы своего личного пользования, безошибочно названные Георгием, и выкладывал их на стол перед генералом.

– Не хотел бы я быть вашим личным врагом… – тихо сказал после этого представления Гришин, а потом добавил: – Цирк так цирк! Но должен вас предупредить, что директором цирка является ваш сокурсник Ростислав Холоднев… Это его донос в 1941 году испортил вам