– Нет, конечно. Сейчас я буду пояснять. Я уже говорил: я все знал, все понимал. И какие там механизмы работают, и кто, и что… Но вот если было постановление, где осуждалось творчество Зощенко и Ахматовой, и при этом произносились слова, что мы должны быть идейными, должны быть жизненно активными, должны строить свою жизнь, должны четко выполнять свои обязанности, работать на строительство социализма, то я опускал эту часть про Зощенко и Ахматову – поскольку знал, что они ни в чем не виноваты, не могут быть виноваты в принципе, и прекрасно понимал, почему их поносят, – а брал ту часть, где говорилось, что жить надо активно, что надо выполнять свои обязанности, нести ответственность за свои действия и вообще чувствовать себя хозяином жизни. И начинал все это претворять в саму жизнь, то есть так себя вести, так действовать, как будто это я – суверенный хозяин, будто от меня зависит воплощение всего того, что написано на знаменах, будто тем, как я и мои товарищи будем все это выполнять, – вот этим и будет все определяться в будущем.

– А как насчет «винтика»?

– Вот я и был таким активным, самодвижущимся «винтиком». Я таким вот образом «крутился».

Когда собрались выбранные в бюро, меня назначили заместителем секретаря по агитационно-пропагандистской работе. На мне висели газета, коллективы агитаторов, внутренние пропагандистские кружки, внедрение идей партии в студенческую массу – всякая такого рода работа. Я воспринимал все один к одному, надо было только эту работу организовать. И тут начались очень смешные эпизоды.

Газета – ее надо было делать. Я подыскал ребят на курсе, не откладывая в долгий ящик, выбрал редактора стенгазеты, распределил всех по разделам. Подобрал руководителей агитколлективов, разбил на бригады, поскольку я знал, что выборы приближаются и надо это делать. Сани же надо готовить летом, а телегу – зимой. Вот я и готовил все это сам, не дожидаясь каких-либо распоряжений сверху.

Когда газету сделали – впечатления об университете, факультете, – я посмотрел и подумал: странно, подписи нет. Обычно бывает «орган». А орган чего? Ну конечно, партийной и комсомольской организации. И я попросил приписать: «орган партийной и комсомольской организации». Она так и вышла.

Примерно через неделю ко мне подошел студент нашего курса Горяла, бывший фронтовик, и говорит:

– Слушай, это ты газетой заправляешь? Чего это вы там написали «орган партийной организации»? Разве партбюро курса утверждало состав этой редколлегии? И вообще, откуда это все взялось? Я вот секретарь партийной организации, вчера меня выбрали, и я ничего не знаю обо всем этом.

– Стенгазета должна быть органом партийной организации, поэтому я и сказал, чтобы написали это. А тебе что – что-нибудь не нравится? По-твоему, что-то неправильно?

– Понимаешь, я еще не смотрел эту газету, но вот странно ты как-то действуешь – у нас еще и партбюро нет, а стенгазета уже вышла.

На это я ему весело так ответил:

– А вы бы еще дольше раскачивались! Вот уже месяц прошел, а у вас еще выборов не было.

И я пошел по своим делам, заниматься своим агитколлективом, сказав, что мне некогда, что у меня дел много:

– Если нужно, ты меня вызови.

Мне тогда было совсем невдомек, что не может быть никакого агитколлектива, никаких руководителей агитколлективов, не утвержденных партбюро. И не только партбюро курса, но и партбюро факультета, и даже не только партбюро факультета, но и партбюро университета. И поэтому через неделю Горяла вызвал меня и говорит:

– Слушай, я же тебя предупреждал. А тут вдруг узнаю, что уже и весь агитколлектив есть.

– Да, есть, и уже беседы проведены.

– Я тебя второй раз предупреждаю, что так нельзя.

Я этого ничего не понимал, мне казалось все это каким-то не относящимся к делу. И, чтобы вы поняли эту ситуацию, я просто пройду чуть дальше. В моей группе был очень симпатичный мне парень, Юра Стрельников, с которым мы потом, после одной очень показательной истории, стали большущими друзьями. А развертывалась эта история в январе, во время сессии, когда Юра сидел в читальном зале университетской библиотеки и готовился к экзамену то ли по аналитической геометрии, то ли еще по чему. Он был членом агитбригады, и – как я выяснил, съездив в Шмитовский проезд (что в Краснопресненском районе), – он не провел двух очередных своих бесед с избирателями. Я подошел к нему и говорю:

– Слушай, Юра, чего это ты бесед не провел? Нехорошо. Нас склоняют, спрягают.

– Знаешь, не успеваю я с экзаменами.

– Это твое личное дело, если ты не успеваешь, а вести агитработу – это дело общественное. Сначала надо делать общественное, а потом личное. Не успеваешь? Ну, это у тебя два часа займет, считай, с дорогой. Возьмешь книжку домой и ночью поработаешь – вместо сна.

– Ты знаешь, я уже третью ночь не сплю, учу.

– Но делать-то дело все равно надо. Раз тебя назначили агитатором – значит, надо быть агитатором.

– Знаешь, вот сдам экзамен – пойду.

– Извини, тогда тебе уже надо будет следующую беседу проводить.

– Я их все сразу проведу.

– Пойми ты, может быть, ты их и проведешь все сразу, но надо-то их проводить раздельно.

– Я их запишу раздельно.

– Как же ты их запишешь раздельно, когда проводить будешь вместе? А кроме того, это все знают.

Тут, по-видимому, я ему достаточно надоел, и он мне говорит:

– Знаешь что? Иди ты отсюда подальше.

– Я-то с удовольствием пойду, только имей в виду: если ты в течение сегодняшнего и завтрашнего дней эту беседу не проведешь, мы соберем бюро комсомола и тебя из комсомола исключим.

– Шутишь?!

– Нет, не шучу. У меня уже пять таких, как ты.

– А почему же меня?

– А ты из моей группы.

На том мы и расстались. Он – твердо уверенный, что я пошутил, а я – твердо знающий, что он не пойдет и нужно будет его исключать из комсомола. И я пошел разговаривать с Кисиным, который отнесся к этому совсем иначе. Он сказал:

– Ну, пусть себе ругают – что ты волнуешься?

– Дело же не в том, что меня и тебя ругают, – это вообще все ерунда, нас с тобой все равно будут ругать. Но он же действительно не проводит бесед!

Кисин не стал мне дальше объяснять, что их можно и не проводить.

Я беру самый яркий эпизод, чтобы была видна бессмысленность моих действий и способа жизни.

Был такой парень из военных, Постовалов. Он возненавидел меня совершенно лютой ненавистью. Дело в том, что он-то ни одной агитбеседы не провел. Поэтому мы Юру Стрельникова и его вызвали одновременно, и я настоял на том, чтобы бюро их из комсомола исключило. Правда, мы предварительно договорились, что сделаем это условно, в порядке воспитания. С тех пор все на курсе стали вовремя ездить на участки, точно выполнять всю работу, но мне все это «отлилось» потом, я за все это получил назад сполна. Но до этого еще нам надо дойти.

Постовалов меня ненавидел люто вплоть до того момента, пока мы с ним вместе не поработали на строительстве – уже после того, как я был бит, и многократно бит, этим курсом. Вот там, на стройке, у нас с ним возникли очень хорошие отношения. И потом, когда меня исключали из комсомола, он выступил с длинной речью в мою защиту. И с Юрой Стрельниковым у нас позже сложились дружеские отношения; мы много лет были большими приятелями, он меня всегда навещал, когда приезжал в Москву. Но тогда для него мои действия были, так сказать, странными, и «лицо» мое становилось все более и более непонятным.

Ну и наверное, надо еще к этому добавить, что я решил во что бы то ни стало организовать философский кружок – настоящий, работающий философский кружок. Я познакомился со многими ребятами и отобрал, наверное, человек восемь-девять гуманитарно ориентированных физиков. Пошел на философский факультет, разговаривал с тогдашним деканом Кутасовым, просил, чтобы дали нам руководителя с философского факультета. В деканате посовещались-посовещались и прислали студента пятого курса Литмана (он, кстати, в Институте