Глава 10. Filii Eius[10]

Знаете, в фильмах про привидений актеры говорили, что в присутствии паранормального температура резко менялась на холодную? Ну так вот, прямо сейчас, в этом баре я почувствовала этот мертвецкий холод. Да что уж там, даже мертвая Телагея поежилась.

— Что за танцы на костях? — поинтересовался Эйдан, постепенно мрачнея в лице.

Бандит и бармен хитро, злорадно переглянулись и ухмыльнулись. Только Рыжий Бес затянулся, от него пошёл гнилой, отдающий тухлой курицей запах. Вунка набрал в бокал стоялой воды.

— В Кабаке призраки давно протестовали против прошлых властей, — захрипел бармен, а белые глазища сверкнули лукавым огнем. — Раньше нельзя было вспоминать о своей смерти и рассматривать останки друг друга на кладбищах. Но когда он явился сюда, на протесты в Кабаке внимание обратил. У нас тут своей смерти не боятся, восхваляют. Каждую ночь в три часа человеческие кости сила выгребает из-под земли, и начинаются танцы.

— Вы ходите здесь по нашим костям, спиногрызы, — противно хихикнул бандит. — Хорошо хрустят, да, рыженькая?

От его прокуренного голоса и смрада трубки мне стало муторно. Кажется, мы потеряли на мгновение дар речи. Все это время мы… ходили по костям здешних призраков, это они так хрустели под весом наших тел. Черепа, ноги, руки… Ладони вспотели, от губ ощутимо отлила кровь, холод уже обклеил тушу. Я сглотнула, еле сдерживая проявление панической атаки.

— И чего ты им говоришь аккуратней быть? — Рыжий харкнул прямо около бокала с пахучей водой. — Пускай потанцуют. Это увлекательное занятие, хе-хе.

Снаружи через приоткрытую форточку послышалось множество восторженных задорных возгласов и хруст — громкий, хаотичный, раздражающий. Он нещадно бил по перепонкам, частое сердцебиение наших с Эйданом сердец отдавалось тревожным эхо по всему бару. Пьяные, повеселевшие призрачные бандиты, кидая на деревянный пол бутылки и рюмки, полетели через окна, а кто-то вниз, к выходу. Лязг цепей не заглушал хруст, лишь дополнял его, превращал в адскую проклятую мелодию. Синяя дымка, заполнившая, наверное, весь Кабак, уже просачивалась в бар, оплетая каждую кружку, словно вкушая прелесть стоялой воды. В баре остались только я, Эйдан, Телагея и бармен с бандитом. Каждая клеточка мертвого бледного тела, казалось, горела возбуждением и ненормальным задором.

— Ээ, Вунка, нам, наверное, торопиться надо, — нервно хихикнула Тела. Пяток монеток она положила в карман сарафана, а остальные высыпала на тарелку со смазанной надписью: «на восстановление от тумана».

Бандиты вновь тихонечко заклокотали, недобро, мерзко. Вот и показал этот чертов бармен своё настоящее лицо.

— Знаю, на костях ты уже при жизни натанцевалась, — промурлыкал Вунка, — но призракам Кабака важно показать свою культуру огоньку и светлячку. К сожалению, я вас задержал.

— Вам понравится, — харкнул бандит, вставая из-за барной стойки и в последний раз глотая мутной воды, смешанной с алкоголем. — Слышишь, костяшки как чипсы хрустят. Мм, такой аппетитный звук, такой манящий.

Я почувствовала, как Эйдана затрясло. Нет, не от сладости искусных речей про чипсы. Тайлера трясло от злости, глаз часто дергался, слышался скрежет зубов. На дне глубоких очей, точно в корне темной древесины, разгорался действительно огонь. Но сколько презрения в нем было, сколько неудержимого гнева… Я лишь сглотнула, сжимая изо всех сил ладонь Эйда. Конечно, сама я была отнюдь не в веселом настроении, но до страха не любила разозлившихся людей. В них терялась та доброта, нескрываемая нежность и забота. Была только злость, удушающая, словно змея. В нашем случае была ещё и обида, обида за невинного ребёнка. Дрожа, я все-таки понимала друга: такие слова для ребёнка войны были как пуля, пронзающая тело. Эта пуля осознания бессердечности людей, жестокости мира, посмертных писем и убила Телагею, яркую звездочку, что заметно напряглась. Жестоко.

— Мы обойдём танцы и дойдём к Кёртису Револу, — отрезал Эйдан, чуть ли не рыча зверем. Он так сжал мою руку, что на ней уже появились мозоли. Но я держалась, сдерживая гнев Тайлера. Знала, что за детей он не то что глотку порвёт, но и расстреляет, расчленит и кинет остатки в озеро. Сам ребёнок, но, очевидно, некогда убитый горем, он никогда не даст в обиду детей и не оставит умирать.

— Не получится, — покачал головой Вунка, — Танцы на костях распространены по всему Кабаку, — его голос понизился, — уже поздно, детишки…

Я хотела вступить, но перебил короткий вскрик Телагеи, а ещё резкая боль в области талии. Что-то с дикой скоростью понесло нас троих вниз, прямо по синей дымке. Стены бара и два призрака стремительно отдалялись, от порыва ветра волосы лезли в глаза, пресный запах щипал нос, а, казалось, то, что удерживало нас за талию, уже до крови натерло живот. Ощупав в спешке штуковину, я почувствовала холодные, извивающиеся цепи. Живые кандалы несли нас прямиком на улицу. Звук хруста и радостный гул призрачного народа становился все ближе. Бирюзовые волны следовали за нами, просачиваясь через распахнутую широкую дверь.

Преодолев лестницу, собрав задницами всю паутину, цепи выкатили нас прямо на некую широкую площадь, заполненную полчищами синих огоньков, коими являлись призраки. Руками и ногами я ощутила множество гладких частичек, что перекатывались от наших движений. Цепи скинули нас около фонтана, из которого медленно, почти не текла вода. Слышались судорожные вдохи Телагеи и Эйдана, растерянный топот козлиных копыт. Юнок, чуть ли не наступая на пальцы Тайлера, рьяно облизывал личико хозяйки, а та что-то невнятно бормотала, ласково отодвигая мордочку животного.

— Эйд, Тела, вы только посмотрите, — на одном дохленьком вздохе промолвила я, указывая пальцем на жуткое и одновременно завораживающее зрелище.

Только Тела и Эйдан взглянули наверх, Марати прижалась к Тайлеру.

— Я т-такого в Кабаке никогда не видела…

Только бы мне трезво объяснить вам, что попало под наш взор! Дрожь по коленям и сбившееся дыхание не давали концентрироваться, но я вежливо попросила мозг хоть на пару минут закликать. Все ночное дымчатое небо закрыли своими парящими телесами призраки Кабака. Заместо отвратного выражения на все узкие и широкие морды растянулись улыбки, глаза чуть ли не горели синим пламенем. Они смеялись, что-то возбужденно кричали друг другу. В руках держали свои головные уборы, все потушенные трубки и сигары лежали в одной кучке, парили в дымке. Платья и рубашки плавно развевались на воздухе, касались соседних. Яркий свет фонарей и зданий освещал небольшие группы, парящие поодаль от другой. А ещё под свет попала зелёная жижа на кандалах, чьи капли падали и растворялись в самых настоящих костях. Мы, тухлые персики, сидели средь человеческих костей, ерзали, перебирали пальцами мелкие косточки. И сейчас мы должны