– Не вмешивайтесь.

Семен Михайлович проводил взглядом обнаженную женщину, ее красивая фигура с округлыми бедрами и тонкой талией не будила сейчас никаких плотских мыслей, вызывала лишь страх за отважную санитарку и жалость к ее мерзнущему на ветру телу. Женщина что-то произнесла на немецком языке, обращаясь к оторопевшим от ее появления мотоциклистам, и призывно покачала бедрами. В ответ довольный водитель заулыбался во весь рот, заглушил мотоцикл и соскочил на дорогу. Женщина подходила все ближе и ближе к немецким солдатам, которые не могли отвести жадный пожирающий взгляд от нежных округлостей красивого тела. Как завороженные, они следили за холмиками груди, точеными плечами и золотыми прядями, что колыхались на ветру в такт шагам санитарки, преобразившейся вмиг в красавицу.

Удар штыка! Второй мотоциклист лишь успел округлить глаза от неожиданных действий женщины и рухнул следом за товарищем от удара штыка, зажатого в руке санитарки. Бабенко с охапкой одежды бросился к дороге, стараясь смотреть себе под ноги, а не на золото волос, окропленное каплями крови. Митрофан без понуканий принялся оттаскивать стрелков к елям, чтобы убрать трупы с дороги, а сам со смесью ужаса и похоти косился на женщину. Та словно и не замечала их суеты, оттирала снегом россыпь кровавых капель с груди и лица, потом выхватила одежду у сержанта и принялась торопливо натягивать ее непослушными от мороза пальцами. Хоть и старалась она сдержаться, но зубы выколачивали дробь от мороза, который проникал, казалось, до самых костей.

После того как мотоцикл и очередные трупы были спрятаны и основательно припорошены снегом, группа из трех человек двинулась дальше, петляя между елями и осторожно всматриваясь в серую ленту дороги, готовая в любой момент нырнуть в пух снежинок, как только покажется новый мотострелковый патруль. Припадая на одну ногу, Митрофан вдруг подобрался поближе к сержанту и отчаянно зашептал:

– Нет, ты видал, вот ведьма, к такой сунешься, и без хозяйства оставит! После немцев нас в расход пустит! Вот как пить дать, штыком ткнет, и поминай как звали.

– Не говорите глупости. Это вы виноваты, что сюда второй патруль примчался, если бы не наша спутница, то они бы нас обстреляли из автоматов. Или устроили бы снова чес по лесу! – оборвал Митрофана Бабенко.

Настырный мужичок не унимался:

– Чего, тоже глаз-то засверкал на ее телеса, баба справная, тут не поспоришь. Ни тюрьма, ни лагерь, ни война ей нипочем, ишь, на солнце аж светится, как масла кусок. Да только, танкист, зря ты рот не разевай, она не нашего с тобой поля ягода. Из бывших, из царских кровей аристохратка. Княгиня Лопухина она. Гнила в лагерях, пока немцы не пошли на родину-матушку. Вот такую дрянь тоже в санитарки взяли, от фрицев отбиваться. Да только помяни мое слово, сбежит Лопухина твоя Гитлеру служить, только отвернемся, а лопухом тебя прокличут. Вон и на ихнем языке как лопочет, приманила их, как карасей на жмых. Улучит момент и дернет, ей там тепло житься-то будет в офицерской казарме. Под бок генералу ляжет, полопочет на фрицевском и пайку щедрую получит.

От его грязных размышлений вслух Бабенко будто током ударило, он вдруг выпрямился, вытянулся и в несвойственной для него военной манере рявкнул:

– Молчать! Ты на боевом задании, солдат! Без приказа командира ни слова!

Хромой удивленно отшатнулся, а санитарка вдруг бросилась к ним и толкнула со всей силы, так что они рухнули в глубокий снежный бурун. Рядовой вдохнул, чтобы что-то возмущенно выкрикнуть, но ему залепил рот рукой Бабенко – на дороге снова затрещал мотоцикл, и не один, а они даже не услышали звук моторов, увлеченные ссорой между собой. А санитарка еле успела стянуть платок, выпростав наружу золотистую охапку волос, чтобы она прикрывала штык в левой руке. Женщина стремительно сделала несколько шагов вперед и вдруг, оглянувшись назад, горячо прошептала:

– С крестом похороните, прошу. Помилуй меня, господи, – и широко зашагала навстречу черным фигурам, что уже остановились на дороге.

Она не обращала внимания на выставленные прямо в сторону ее груди автоматы, присела в заученном в Смольном институте книксене и произнесла на чистейшем немецком языке:

– Добрый день, господа!

– А ну стоять! – выкрикнул один из них.

Но остальные завороженно смотрели на красавицу, которая с испугом смотрела на них ярко-голубыми глазами. От страха под расстегнутым ватником ходила высокая грудь, розовые губы раскрылись, будто звали к поцелую. Фельдфебель первый не удержался и соскочил с мотоцикла.

– Эй, не подходи к ней! – предостерег его осторожный товарищ. – Ты, русская, руки вверх.

Но фельдфебель его уже не слышал, он жадно мял в ладонях нежную кожу, сдирал грубые штаны и рейтузы под ними. Лопухина покорно стояла, не протестуя и не останавливая насильника. Остальные солдаты с хохотом спрыгнули с мотоциклов, срывая свои ремни, освобождая форменные брюки от помочей.

– Тащи ее к мотоциклам, там удобнее разложить, – выкрикнул кто-то из немцев.

Семен Михайлович застыл в сугробе, не понимая, как ему действовать. Солдаты не собирались останавливаться, судя по их решительным действиям. Они оттащили несчастную полураздетую женщину к мотоциклу, на ходу облапывая ее своими ручищами. Вот уже фельдфебель возится со спущенными штанами над обнаженным, распластанным по черной коже сиденья телом. Вдруг удар штыка, второй, третий! С криком повалились сгрудившиеся над Лопухиной солдаты, завывая от боли после неожиданного удара. Штык входил глубоко и метко – в глаз, в горло, так, чтобы наверняка противник погиб через несколько минут от потери крови. Ее удары остановил треск автомата, тот самый осторожный стрелок, что отговаривал фельдфебеля подходить к русской, выстрелил в упор, прямо в нагой белый живот женщины, пули разорвали нежную кожу так, что хлынула пузырями кровь, заливая наготу алым потоком. Оставшийся один из всех на ногах стрелок повалил женщину пинком в грудь на землю и принялся бить сапогами по красивому лицу, отчего во все стороны полетели брызги крови.

– Сдохни, чертова ведьма, сдохни, – он вдруг выхватил с пояса нож. – Ты не умрешь просто так, я тебе устрою мучения перед смертью. Я высеку на тебе имя каждого моего сослуживца. Ты пожалеешь, что не сдохла! Ты…

Договорить он не успел, на затылок обрушился удар тяжелого приклада трехлинейки. Бабенко, не выдержав