замечание правильно сделали, никаких выстрелов без моего приказа. Необходимо действовать продуманно, а не стрелять куда вздумается.

Митрофан теперь презрительно сощурился, глядя и в его сторону:

– Ишь нашелся защитничек, княжна да антиллигент вшивый. Пока вы тут выкрутасы свои крутите, немец нас перебьет разом. И меня с вами отправили, с убогими. Все с нормальными робятыми супротив фрицев, а меня к юродивым запихнули. Княжна да профессор, даром что танкист, одно слово – малахольный, – заворчал под нос рядовой.

Он уже поднялся и заспешил к мертвым немецким солдатам. Бабенко, заметив, с каким трудом встает продрогшая до костей санитарка, протянул ей руку и неожиданно извинился:

– Простите, что молчу. Я, когда все закончится, обязательно проведу беседу с этим невоспитанным человеком. Глупые прозвища – это совсем по-детски, сейчас просто не к месту это все. Главнее всего – не нарушать маскировку.

И та кивнула так спокойно и уверенно, что у Семена Михайловича отлегло от сердца. Одним жестом женщина смогла, будто грязь, отбросить оскорбления и ругательства озлобленного Митрофана.

Тот уже шурудил по карманам немцев, снова ругаясь под нос из-за отсутствия добычи. У простых рядовых стрелков не нашлось в карманах ничего, кроме портсигара с единственной самокруткой, прибереженной для коротких минут отдыха. Митрофан чиркнул спичками и с наслаждением затянулся пряным густым дымом.

– Вы что делаете?! – все-таки не выдержал кроткий Семен Михайлович. – Надо как можно быстрее убрать тела под снег, пока не пришла смена. А вы курите, стоите открыто на дороге вместо того, чтобы заняться делом.

– Чего нашли землеройку, пускай прынцесса твоя копаит немчуру. И спасибо скажет трудовому народу, что не к стенке поставили, а разрешили вину свою искупить. Напилася нашей кровушки крестьянской, булок наелась белых в постели пуховой, вот таперича пускай спину гнет, – он снова выразительно сплюнул, содрал с мертвецов автоматы и зашагал к елкам на краю опушки, чтобы скрыться за ними. – А я покараулю, чтобы работала хорошо княжна энта.

Семен Михайлович только набрал воздуха, чтобы снова возмутиться, но женщина мягко потянула его за рукав:

– Не надо, давайте не будем время терять. Его не изменить, оттаскивайте тела к обочине, я пока вырою им яму, – и она зашагала к снежному полю спокойно и быстро.

Там санитарка принялась голыми руками вырывать в снегу углубление, пока сержант, подхватив под спину обмякшие тела, стаскивал одного за другим с дорожной полосы вниз, как можно ближе к растущей снежной яме. Он с усилием перекатывал тяжелых немцев со спины на грудь, снимая с них шинели, при этом старался не смотреть в их остекленевшие глаза и бледные бескровные лица, сосредоточившись на красных, в уродливых ссадинах, со вспухшими на руках санитарки. Они багровели на глазах, наливаясь красными волдырями от копания в холодном снегу на пронизывающем до костей ветре.

– Нет, так нельзя! Это неслыханно, женщине оставлять самую тяжелую работу! Я сейчас ему прикажу вам помогать, я старше по званию, и он должен мне подчиняться, – Семена Михайловича охватила новая волна негодования.

Женщина подняла на него взгляд, из-под платка смотрело худое лицо с изящным профилем и яркими глазами. Она покачала головой, спокойно, даже смиренно сказала:

– Не надо, не создавайте себе проблем. Ни сейчас, ни потом. Я уже привыкла, каждый, узнав о моем происхождении, норовит плюнуть или обидеть. Пускай так, это лучше, чем Колыма или подвалы НКВД.

От ее откровения Бабенко осекся и бросился помогать засыпать мертвых фашистов. Потом, также в молчании, косясь на пустую дорогу, они оттащили мотоцикл с хромированными спицами за молодые ели, чтобы он не был виден с дороги. Санитарка набрала полный подол снега и присыпала кровавые следы на дороге. Теперь отрезок выглядел так, будто здесь не было полчаса назад мертвых немцев и их мотоцикла, лишь белая поземка, выбоины да черная промерзшая земля, вытоптанная тысячами ног, отмеченная следами гусениц и колес.

Успели они вовремя, только Митрофан хотел шагать дальше к следующей опорной точке фашистского кольца вокруг лесополосы, как раздался треск мчащегося мотоцикла. Встревоженная выстрелами, к посту приближалась новая пара из стрелков. Немцы остановились с автоматами в руках, настороженные, ожидающие атаки. И даже не стали спешиваться в страхе перед нападением, лишь лихорадочно крутили головами по сторонам, недоумевая, куда исчезли их напарники.

– Вот же черт их принес, – со злобой прошипел Митрофан, затаившийся под елкой.

Санитарка, не поворачивая головы, ровным голосом отчеканила:

– Их принес не черт, а ваши неразумные действия. Они приехали из-за звуков выстрелов, и сейчас они рассуждают о том, что сюда нужно позвать пехоту и прочесать лес в поисках пропавших мотоциклистов.

– Их нельзя, нельзя выпускать, – от волнения у Семена Михайловича зашлось сердце, неужели сейчас его группа провалит весь план, они ведь подведут сотни людей.

Но Митрофан трусливо зашептал:

– Я туда не сунусь, полоснут пулями, так что кишки все повылезут. Не успеешь в ответ ахнуть.

– Нет, только не стрельба, а то еще больше пехоты сюда пригонят и начнут прочесывать лес. Ликвидировать их нужно тихо, без шума, – мехвод ерзал в снегу, не зная, что предпринять.

Он понимал, что отпустить немцев сейчас нельзя, они доложат начальству, сюда перекинут роту стрелков, которые рассредоточатся вдоль линии леса на расстоянии нескольких километров, а значит, задуманная Соколовым операция провалится. Им придется снова отсиживаться в яме и сугробах, ожидая, когда закончится «охота». Но как остановить мотоциклистов? Даже если броситься на них с ножом или попытаться ликвидировать голыми руками, открытое пространство в пару десятков метров от елей до дороги не даст возможности напасть неожиданно.

Бесшумно отсоединился штык с «мосинки», санитарка вдруг приподнялась на коленях и скинула огромный ватник, обнажив под ним застиранную гимнастерку. Она стянула платок, и ошарашенные бойцы не смогли отвести глаз. Копна золотистых кудрей хлынула вниз, обрамляя, словно драгоценная река, тонкую шею, высокие скулы, молочную белизну кожи – изысканную красоту, словно сошедшую с картины известного художника. Мелькнули плечи и высокая грудь, санитарка уже стаскивала с себя нательную рубаху. Бабенко неловко отвернулся, а Митрофан не сводил жадного взгляда, ощупывая каждый сантиметр постепенно обнажающейся женщины. Но она будто не замечала его сального взгляда, выпрямилась во весь рост, перекинула золото волос на грудь, спрятала под ними штык и прижала его рукой к груди.