Шрифт:
Закладка:
Я перечитала сообщение пару раз. Начала дрожать, хотя не сознавала этого, пока не увидела, что телефон трясется в моей руке.
Другое сообщение было от Элис.
У тебя выходной, верно? Придешь на общее занятие в 10? Потом повезу тебя на фермерский рынок в транкасе за банановыми цветами.
За пять минут до начала занятий я разглядывала свое лицо в зеркале заднего вида. Зачем некоторым женщинам-натуралкам так нужно быть красивыми перед особями своего пола? Если бы мужчин стерли с лица земли, как долго бы это продолжалось? В какой момент мы просто сфокусировались бы на стремлении стать сильными?
В студии Элис сидела в позе лотоса. Волосы ее струились каскадом до самого пола. Элис подмигнула мне, когда я раскатала один из студийных ковриков рядом с окном. Она ввела нас в приветствие солнцу под «Мозамбик» Дилана. Мне стало интересно, думает ли какая-нибудь из этих женщин с напряженными лицами о чем-нибудь кроме того, как прекрасна Элис. Кроме того, как надежно, но изящно выглядят ее запястья на коврике и как сдержанно смотрится ее зад, поднятый высоко в воздух, в позе «собака мордой вниз». Сколько силы в том, как мы зацикливаемся! Если бы только можно было найти этой силе применение. Если бы только можно было ее перенаправить.
Я наблюдала, как двигалось тело Элис, и пыталась силой воли удлинить свои кости, чтоб они были как у нее. Выпрямляя ноги в позе чатуранга, я чувствовала себя легкой, как никогда.
Под конец Элис поправила мою позу трупа. От нее пахло персиками. Я поднялась первой и безмолвно скатала коврик. Выходя из студии, я не смотрела на Элис. Села на одну из скамеек снаружи и стала ждать. Девушка-администратор вышла на улицу, чтобы спросить меня, оплатила ли я занятие, не хочу ли приобрести абонемент. Я сказала ей, что занятие было бесплатным. И почувствовала себя морщинистой воровкой.
Когда Элис вышла на улицу, она окинула меня взглядом со странной улыбкой на лице. Я забеспокоилась, что, может быть, в студии показала свою зависимость. Я никак не могла понять, как правильно вести себя с женщиной.
Мы поехали – слишком быстро – по левой полосе шоссе Пасифик – Коуст с опущенными стеклами. Миновали несколько пустых садовых центров, проехали мимо каменных колонн Гетти. На этом отрезке Малибу, казалось, не водилось ни одного животного. Ветер был слишком знойным, машины – слишком быстрыми. Только крабы благоденствовали.
Элис громко включила музыку и отвечала на вопросы не сразу. Многие ее действия я ощущала как жестокость. Под конец я перестала что-либо спрашивать. Выставила руку в окно и попыталась существовать как тварь, которой ничего не нужно. Рядом с Элис я чувствовала почти то же самое, что и с Бескрайним Небом: мне казалось, что я должна быть как можно более соблазнительной, но занимать минимум пространства.
Мы въехали на сельский рынок Транкас. Это был кластер, состоящий из магазинов, кафе, банка и пары бутиков. Фасады всех магазинчиков были дощатыми. Общее ощущение скорее напоминало Монтану, чем пересохшую глотку Малибу. Элис припарковалась между ярко-желтым «Карманн-Гиа» и пудрово-голубым BMW. Чего там только не было: и «Гелендвагены», и «Лендроверы», и видавшие виды «Вольво», и «Порше», и «Приусы». Любая машина в Лос-Анджелесе смотрелась как та самая идеальная машина.
Фермерский рынок занимал полосу дороги позади магазинов. Одиночные белые палатки притеняли сдвоенные ряды длинных столов-прилавков. Одни прилавки были заставлены цветами в вазах, на других теснились плотненькие кочанчики молодой брокколи и здоровые на вид артишоки. Кое-где виднелись неглубокие емкости со льдом и пластиковые контейнеры с тарамасалатой и взбитой фетой. Там были рыботорговец, и мясник, и седовласые леди, торговавшие мылом.
Многие посетители выглядели так же, как мы, – женщины в одежде для йоги с ухоженными волосами. Была дама на пару лет старше меня, с дочкой. Я всегда выцепляла таких женщин из толпы: моего возраста, плюс-минус пара лет, с юной девушкой или девочкой. Волосы ребенка были заплетены в косички, ноги голенастые. Волосы матери были убраны в небрежный пучок – то, что красивые женщины делают на автопилоте. Моя мать тоже умела делать такие вещи не глядя, но не с собственными волосами: чаще она так резала лук, ела хурму. Эта женщина выглядела отдохнувшей и живущей по расписанию. Я видела, как она купила черный чеснок и оставила фермеру-хиппи три доллара из сдачи.
Там была компания юнцов в неоновых очках «рэйбен», с рюкзаками на плечах. Туристы-походники, спустившиеся с одного из ближайших маршрутов, чтобы выпить по стаканчику алоэ вера. Они смотрели на нас. Интересно, подумала я: рядом с Элис, в похожей одежде, стала ли я частью фантазии этих парней – или они вообще не обратили на меня внимания? Я предпочла бы последнее. Стать частью грез об Элис – для меня это было все равно что поскребышки со сковороды. К тому моменту своей жизни я знала, что моя одержимость красотой имеет прямое отношение к моему отцу. Когда ты юна и видишь, как твой отец что-то выбирает, вещь, которую он выберет, станет той вещью, которой ты захочешь быть. Как же я рада, что ты избежишь этой проблемы!
На данный момент двое мужчин, которые любили меня, были мертвы. Бескрайнее Небо был жив-здоров, жил с маленьким сыном и женой, раскрасавицей-южанкой, в Верхнем Вест-Сайде и в Монтане. По какой-то причине я всегда представляла их на просторных верандах, поедающих персики, сладкие желтые дольки с яркой красно-оранжевой кожицей.
Я побывала в квартире с видом на парк всего один раз. Жена Бескрайнего Неба с сыном были в монтанском доме. В те времена они ездили туда лишь изредка, но недавно я узнала, что теперь в основном там и живут.
На следующий день Биг-Скай должен был лететь к ним. С Бескрайним Небом моя ненависть к выходным усилилась стократ. Только люди, живущие совершенно упорядоченной жизнью, никогда не знавшие крайней скорби, могут любить субботы и воскресенья. Для меня в них было лишь шаткое одиночество. Мне всегда казалось, что все сбежали туда, куда меня не звали. К голубым бассейнам и циркулирующим вокруг них
