повернула к Нике своё раскрасневшееся круглое лицо.

— Да, — и, видя, что Катя сейчас завалит её вопросами, и пресекая все попытки, сказала, вложив в свой голос максимум твёрдости. — Катя, покажи мне уже всю больницу по-настоящему.

— А я что ли не по-настоящему? — обиделась Катя, и её брови-домики ещё больше поползли кверху.

— Нет. Мы уже полчаса просто бегаем туда-сюда. А я хочу по-настоящему всё посмотреть. На людей… ну на тех, которые…

Ника замолчала, не уверенная до конца, что Катя её правильно понимает.

— Вообще-то, — Катя поджала губы. — Вообще-то мы туда как раз и шли.

Она замолчала и медленно пошла чуть впереди Ники, гордо вскинув маленькую круглую головку, обтянутую медицинской шапочкой. В её движениях и прямой напряжённой спине чувствовалась обида, и Ника слегка устыдилась своей резкости. Но сейчас, именно сейчас она была не готова отвечать на Катины вопросы, рассказывать о себе, о сложных своих отношениях с Анной, и даже, возможно, об отце. Если, конечно, Катя знала об её отце.

Настоящая больница, та, которую Ника просила показать, была надёжно спрятана от любопытных глаз. Кате с Никой пришлось попетлять по запутанным коридорам, пройти мимо заброшенных помещений и запертых дверей, прежде чем выйти к нескольким изолированным отсекам. Ника скорее догадалась, чем поняла, что они пришли в центр уровня. Чувствовалось, что ремонта здесь не было очень давно, и яркие лампы дневного света оголяли серые обшарпанные стены, безжалостно подчёркивая упадок и нищету этажа.

Персонала здесь почти не было, а те, кто попадался, здоровались с Катей и с некоторой опаской посматривали в сторону Ники.

— А раньше здесь что было? Ну до того, как… — шёпотом спросила Ника.

— Больница. Весь этаж был под больницу отведён, но потом, когда людей стало меньше, такие большие площади уже не требовались. И решили, что центр уровня лучше закрыть, а оставшуюся больницу разместить по периметру, ближе к наружной стене и окнам.

Катя говорила будничным тоном, но эта её фраза «когда людей стало меньше» больно хлестнула Нику. Опять вспомнился отец, его холодные ровные слова: «… ты должна понимать, что мы тогда подошли к той черте, когда не могли себе позволить оставить три миллиона людей в башне…». Что ж… не смогли и не оставили…

— Ну в общем-то смотреть тут особенно нечего. Места здесь у нас немного, а Анна Константиновна никому не отказывает, поэтому приходится по-всякому уплотняться.

Ника и сама уже видела, что палаты, под которые были оборудованы помещения отсеков, очень плотно забиты людьми. Койки стояли близко друг к другу, и проходы между ними были такими узкими, что человеку приходилось передвигаться боком. И почти все кровати были заняты. Кто-то из больных сидел, кто-то лежал, некоторые бросали удивлённые взгляды, когда они с Катей заглядывали в палаты, но большинство даже не поворачивали головы, застыв в глубоком и безучастном равнодушии. Ника осторожно вглядывалась в чужие лица, стараясь и одновременно боясь встретиться с кем-то взглядом. Поймать в глазах обречённость или надежду.

И ещё здесь было на удивление тихо. Нет, конечно, пугающей и звенящей тишины не было — ровно и глухо гудела старая вентиляция, мощности которой не хватало, чтобы выветрить затхлый, чуть кисловатый запах человеческих тел. К монотонному гулу вентиляции примешивались негромкие голоса, чьё-то покашливание, постанывания, словом, все то, что указывало на присутствие людей.

Неожиданно в одном из коридоров раздался удивительно звонкий звук. Ника вздрогнула.

— Ну вот опять! — Катя дёрнулась в сторону коридора, увлекая за собой и Нику.

— Катюша!

Из-за угла показалась маленькая сгорбленная старушка. Она спешила к ним навстречу, ловко переставляя ножки железных ходунков. Ника смотрела, как морщинистые, обтянутые тонкой коричневой кожей руки, приподнимали ходунки, чуть выкидывали вперёд, и тут же старая женщина наваливалась на них всем своим сухоньким телом, и ходунки с грохотом опускались на выложенный плиткой пол. Ника видела серый халат, несоразмерно большой, болтающийся вокруг маленького высохшего тела, тонкие руки и ноги в узлах фиолетовых вен, сморщенное лицо, редкие седые волосы, сквозь которые проступал неровный череп, усыпанный бурыми пигментными пятнами.

— Софья Андреевна, — в Катином голосе послышались сердитые нотки. — Ну что вы опять вскочили? Цокаете своими ходунками на всю больницу, как цирковая лошадь.

Ника прыснула — уж больно нелепо в устах Кати прозвучало это бог весть из каких старинных книжек и фильмов подчерпнутое сравнение — но тут же осеклась, устыдившись своего такого неуместного здесь смеха. Впрочем, Ника успела поймать хитрый взгляд старушки, удивительно умный и цепкий.

— Так ведь движение, Катюша — это жизнь, — Софья Андреевна опёрлась на свои ходунки.

— Вот придёт Анна Константиновна, покажет вам ваше движение, — Катя подошла к старушке, помогла ей оторваться от ходунков, и, поддерживая, повела в палату, тихо выговаривая. — Вы, Софья Андреевна сначала скачете, а потом у вас опять то ноги, то спина, а с лекарствами у нас туго, сами знаете…

Катя говорила вроде бы раздражённо и зло, но Ника не чувствовала настоящей злости в Катином голосе. Напротив, за резкими словами проступала доброта и бесконечная жалость.

Ника вошла в палату вслед за Катей и Софьей Андреевной. От палаты здесь было одно название — маленький тесный закуток со спёртым воздухом, от которого перехватывало дыхание. В этом закутке-загончике едва-едва помещались три койки. Одна — угловая — была занята, на ней, под тонким больничным одеялом угадывалось очертание иссохшего человеческого тела, а другие две — пусты. Катя быстро усадила Софью Андреевну на свободную кровать и поспешила к высокой старухе, безмолвно застывшей у незаправленной третьей койки. Старая женщина, прямая, как палка, руки с большими мужскими ладонями безвольно опущены вдоль тела, смотрела куда-то перед собой немигающим взглядом мутноватых слезящихся глаз.

— Виктория Львовна!

— Ой, Катюша, да оставь ты её в покое, — и, бросив хитрый взгляд на Нику, Софья Андреевна сочла своим долгом пояснить. — Вот, как с утра встала, так и стоит пнём возле кровати. А что с неё взять, ума-то тю-тю, нет совсем. Катюша, — она снова повернулась к Кате. — Катюш, поговори с Анной Константиновной, пусть меня в другую палату переведут, а то я в этом склепе помру раньше времени от скуки. Эта дрыхнет целыми днями, — Софья Андреевна неодобрительно кивнула на занятую койку. — А с сумасшедшими разговаривать, сама умом того и гляди тронешься.

Катя, усадив безвольную высокую старуху на кровать, укоризненно посмотрела на Софью Андреевну.

— А вас уже переводили на той неделе, забыли, да? В восьмую палату. Вы там со всеми разругались.

— В восьмую, тю. К этим ведьмам, — и, перескочив на другое, Софья Андреевна вдруг заискивающе зашептала. —