и потому, что был тайным гомосексуалистом, несмотря на наличие жены и дочери. В английской политической жизни временами вспыхивали скандалы с разоблачениями гомосексуальных связей сильных мира сего, отсветы этих пожаров неизбежно падали и на разведку, и в отделе кадров в такие дни ходили слухи о предстоящей проверке на нормальную половую жизнь. Каким образом возможно было проводить такое мероприятие, никто толком объяснить не мог. У Данна подобные перипетии развили устойчивый синдром сверхосторожности, прикрытой слегка вальяжным фасадом благонамеренного джентльмена, преданного только королеве и интересам Великобритании, укреплявшего семейные устои и имевшего лишь одну слабость: спорадические выезды на фазанью охоту. В глубине души Горский вызывал у него чувства, граничащие с отвращением: Данн не выносил предательства (несмотря на то, что профессионально занимался ловлей предателей), а двойная игра с Викторией и Лидией его нестерпимо раздражала, тем более что он вынужден был в ней соучаствовать.

В воскресенье Копенгаген тих и покоен, морской ветер быстро выдувает бензиновые ароматы автомобилей, город становится безлюден — все датчане разъезжаются на пляжи или в загородные коттеджи, и только мерно звонят колокола. Розанов любил поработать пару часов в воскресный день, подчистить, как говорится, завалы или авгиевы конюшни. Кроме того, дома было тоскливо, да и виски не выпить под острым взглядом Ларисы, не выносившей прикладываний мужа к бутылке. Натянув бежевые вельветовые брюки и клетчатый пиджак (он любил выглядеть фривольно-артистически), Розанов поехал в посольство по пустынным улицам, любуясь обезлюдевшим Копенгагеном, словно вернувшимся к своему облику на старых гравюрах. Правда, по пути его чуть царапнул мальчик на велосипеде, но резидент даже не остановился — датские велосипедисты умиляли его своей уверенностью в полной безопасности, в Москве любого такого придавили бы первым же самосвалом. Кроме того, резидент с упоением читал Николая Федорова, и, хотя сам никогда не отказывал себе в радостях комфорта, научно-технический прогресс теоретически его угнетал зияющими в небе озоновыми дырами, полным засорением и оскудением планеты и гибелью Мирового океана. Конечно, за велосипедами оставалось голубое будущее, в котором единственный смысл жизни человека — это воскрешать мертвых. В своем кабинете Розанов сбросил пиджак, достал из бара-холодильника бутылку «Чивас ригал», поставил ее на письменный стол и стал медленно изучать документы, изредка с наслаждением потягивая из хрустального бокала с гренландскими видами.

Когда в кабинете появился Горский, бутылка уже была наполовину пуста. Служебные бумаги лежали в стороне, а резидент сочинял стихи, черкая и перечеркивая строчки. Правда, обычно на следующее утро он с отвращением прочитывал продукты пьяной лиры и выбрасывал их в корзину, но в момент творческого подъема он это не сознавал. Горского он встретил радостно, хотя и знал, что достойного собутыльника он в нем не найдет. Поскольку лежавший на столе стих еще не приобрел отточенности шедевра, резидент достал из сейфа свое недавнее творение, которым гордился.

— Послушай, Игорь, это о нас! «Исповедь инквизитора, у которого болит сердце, когда он рубит головы». Разве плохо? «Мученики догмата, хмурый карнавал, зазывает холодом, стонами подвал. Там зовут, в наручниках свившись тяжело, руки всех замученных именем Его. Где же твоя истина? Пустыри и страх. Вера твоя чистая? Стершийся пятак. Молишь — не домолишься, лишь бросают в дрожь на кинжале кровушка, на молитве ложь…» Правда здорово? — Розанов упивался своими стихами.

— Великолепно! Просто Пастернак! Вам бы бросить все и всерьез заняться поэзией… — слабости шефа Горский изучил досконально.

— Думаешь, я об этом не думаю? — усмехнулся Розанов и отхлебнул виски прямо из бутылки.

Горский, заметно нервничая, приступил к делу.

— Я долго размышлял, прежде чем докладывать вам. Но решил, что правда искупает все. Я хочу развестись с Викторией. После развода я женюсь на Лидии…

Ушат холодной воды, вылитый на резидента, мгновенно возымел свое действие — кстати, Розанов мгновенно трезвел, о чем Горский неоднократно докладывал в своих агентурных донесениях о резиденте в английскую разведку.

— Ах, как это все некстати! — он расстроился то ли от информации, то ли от того, что его лишили удовольствия декламировать свои стихи. — Мы уже полностью согласовали с Убожко вопрос о твоем назначении его заместителем, а тут… Очень жаль, мне Вика нравится… Не делаешь ли ты ошибку?

— Нет! — твердо сказал Горский. — Виктория — прекрасный человек, но жить с нею я не могу. Я уже ей обо всем сообщил.

— По существующим правилам я должен вас обоих немедленно выслать на родину. Но возьму на себя ответственность: вы уедете через два месяца, как планировалось, Розанов еще отпил из бутылки. — Эх, старик, как я тебя понимаю… я же тоже хочу развестись и тоже люблю одну женщину… Но ладно, время покажет… Возьми эти документы, прочитай внимательно.

Горский забрал стопку документов и вышел из кабинета, оставив Розанова наедине с музами. 3 своей комнате, запершись на ключ, он быстро перефотографировал все бумаги. В этот момент в дверь постучал проходивший мимо Трохин. Горский мгновенно убрал фотоаппарат и открыл дверь.

— Ты что закрылся? — полюбопытствовал Трохин.

— Чтобы не мешали.

— Шеф у себя?

— У себя, но пишет свои гениальные стишки и дует виски. Вообразил себя Пушкиным.

— А я хотел пригласить его на вечернее омовение в море… — простодушно заметил Трохин.

— На этом ты карьеру не сделаешь, — с легкой ехидцей сказал Горский. — Тебе нужно озвучить все его стихи — вот тогда он тебя поднимет на пьедестал. Но все равно он хороший мужик и с ним можно работать… — чуть подсластил свои слова Горский.

Несмотря на предупреждение, Трохин все же позвал резидента на пляж, и преуспел: совершенно неожиданно шеф убрал остатки виски в бар и с удовольствием отправился на пляж напротив Клампенборга, где возлежали лишь несколько аборигенов. Счастливчики, живущие у моря, не умеют ценить своего счастья, и вообще только у славян, изначально живших на речных берегах, развито удивительное ощущение воды. Словно в подтверждение этого тезиса Розанов с ходу влетел в море и поплыл саженками, заполнив все вокруг пеной и брызгами. Трохин вначале аккуратно ополоснул подмышки, обтер впалую грудь, медленно погрузился в воду и пошел брасом.

— Удивительное дело, — философствовал протрезвевший Розанов, растираясь полотенцем. — Все мы жалуемся на нехватку свободного времени, а на самом деле совершенно не умеем им пользоваться… Что я делал до этого? Пошло пил виски и нес ахинею, я не наслаждался Бахом, я не писал мудрые эссе, я не притронулся ни к одной интересной книге, хотя их уже накопилась целая стопка. Боюсь, что это не только моя проблема…

— Раньше на пляжах было больше нудистов, — не в тон, но где-то близко к теме ответствовал Трохин. Он