Шрифт:
Закладка:
Кстати, о фильме. Надо бы отпроситься у начальства сегодня. Ведь начало съемки в 15.00, а до киностудии нужно еще добраться. Я сунулся было с этим к Синельникову, но тот сказал, чтобы я обратился к главреду — но таким голосом, чтобы я, свежий молодняк, не ожидал там ничего хорошего. Впрочем, это меня как раз и не пугало.
Я бодренько зашагал в приемную товарища Мизина. Зиночка перехватила меня у двери в его кабинет. Приложила палец к губам и сделала страшные глаза, из чего я понял, что у Станислава Мелентьевича важный посетитель.
— У тебя срочный вопрос? — поинтересовалась она.
— Да вот отпроситься хочу, — пробурчал я. — У меня съемки в пятнадцать часов…
— Съемки? — оживилась секретарша. — Правда⁈ Где?
— На Центральной киностудии, — ответил я. — В картине у Мякина.
— Здорово! — восхитилась Зиночка. — Я попрошу Гошу, нашего водителя, он тебя подбросит.
— Ух ты! — обрадовался я. — Правда? Не знаю, как тебя и благодарить…
Но насчёт этого идея у Зиночки уже была.
— Пригласишь на премьеру.
— Всенепременно, — легко пообещал я.
Она кивнула и взяла трубку телефона.
— Гараж?.. Позовите Георгиева… Гоша, привет, это Зина… Отвезешь нашего сотрудника на Центральную киностудию… Да, сейчас… Хорошо, спасибо!
— Спускайся вниз. У подъезда остановится «ЗИМ». Водитель Гоша…
— Никогда не ездил на «ЗИМе», — сказал я и спохватился: — А как же насчет разрешения уйти с работы?
— Считай это командировкой от редакции, — ответила секретарша, махнув наманикюренной ручкой.
Пришлось сгрести ее в охапку и чмокнуть. Метил в щеку, но она юрко и сообразительно подставила губы. Для меня это не стало сюрпризом, но я сделал вид, что немного ошеломлен нашим первым поцелуем. Он и был первым нашим поцелуем в этой второй моей жизни. Правда, в предыдущей мы впервые поцеловались не в приемной главреда, а в Перелыгино — писательском поселке. И не только, конечно же, поцеловались. А вот здесь и сейчас продолжение себе мы не могли позволить. Пришлось оторваться от ее пышных, свежих губ и отправляться на киностудию.
Я зашел в отдел, сказал несколько удивленному Синельникову, что меня отпустили, взял свою одежку и шапку и спустился в холл, а оттуда — на промозглую улицу. Весна все нахальнее отнимала у зимы завоеванные стужей позиции. С крыш срывались сосульки, расшибаясь на множество хрустальных осколков. Главное — в этот момент не оказаться ненужной прослойкой между сосульками и асфальтом. Стоя под козырьком над парадной дверью, я повертел головой и увидел красивый черный автомобиль, притормозивший напротив. Когда-то в таких разъезжали министры, а теперь, видать, главные редактора и некоторые везунчики-литсотрудники.
Распахнув дверцу, я с важным видом, словно и впрямь был послан по важному делу в местную командировку, погрузился в мягкие объятия министерского сиденья. За рулем сидел мужик лет сорока, весь в коже — куртка и кепка, по крайней мере, в цвет авто. Я пожал ему руку, как у любого шоферюги, мозолистую и темную от въевшихся в кожу масел. Он мягко добавил газу, и «ЗИМ» вписался в общий поток городского транспорта. Эх, жаль, не увидит никто из знакомых, как я на нем разъезжаю. Да еще — с шофером!
Интересно, можно ли такой купить? Я вообще-то знаю, что «ЗИМы» не поступали в свободную продажу, но ведь люди ушлые чего только ни умудрялись доставать в советское время. Впрочем, мне еще надо начать хотя бы толком зарабатывать. У самого в одном кармане смеркается, а в другом — заря занимается, а туда же — об автомобиле представительского класса размечтался. Пока я мечтал, мы доехали до киностудии. Увидев столь представительный экипаж, вахтер пропустил нас без вопросов, да еще взял под козырек.
— К какому павильону доставить? — спросил Георгий Георгиев, которому, видать, уже приходилось здесь бывать.
— К седьмому, — ответил я.
Шофер кивнул, и вскоре мы были уже у ворот огромного здания, напоминающего самолетный ангар.
— Вас ждать?
Как ни соблазнительна была эта идея, но я покачал головой. Ведь неизвестно еще, на сколько затянется первый съемочный день.
— Нет, — произнес я со вздохом. — Спасибо вам большое!
— Не за что! — откликнулся Гоша. — Удачи, парень!
Открыв дверцу, я выбрался наружу и услышал знакомый смех. Из остановившегося рядом красного «Москвича» выбралась… Анастасия Трегубова.
— А я и не знала, что ты такая важная птица, — сказала она, когда мы с ней приветственно обнялись.
— Это служебный! — сказал я. — Мне-то не по чину.
— Я так и поняла, — кивнула актриса. — Ну что, дрожишь?..
— С какой это стати? — хитро прищурился я.
— Можно подумать, что это у тебя будет не первая съемка, а сотая…
— Не, я просто не знал, что нужно дрожать.
— Не нужно, — пробормотала Настя. — Хотя я вот дрожу…
Видно, мне не показалось, что она несколько завидует моему лёгкому, как летний ветерок, настрою.
— Ну так у тебя точно — не первая.
— Нет, но у меня профессиональный мандраж, а ты — дилетант, — выкрутилась она.
— И надеюсь им остаться.
— Не спеши, — усмехнулась моя собеседница. — Знаешь, как у нас говорят? Пока режиссер не сказал: «Стоп, снято!», ни за что ручаться нельзя… Да и после — тоже…
— Поживем — увидим.
В ворота была врезана небольшая дверь. Отворив ее, я галантно пропустил вперед Трегубову, а затем вошел сам. Внутри было и темно, и светло одновременно. Темно — потому что не было ни одного осветительного прибора, который бы давал рассеянный свет, каждый излучал свой поток в определенном направлении, а светло потому, что приборов этих было слишком много. То и дело приходилось зажмуриваться, когда наткнёшься взглядом на луч одного из бесчисленных прожекторов.
Спасибо Насте, без нее я бы заблудился в этом бедламе. Я и так брел, словно слепой, спотыкаясь о толстые силовые кабели, похожие на черных змей. Павильон был перегорожен фанерными переборками, которые с лицевой стороны выглядели стенами то обыкновенных квартир, то каких-то более фешенебельных обиталищ. И
