дерьмо, но даже сейчас, когда я ненавижу себя, а ты злишься на меня, я все еще хочу повалить тебя на кровать, снять с тебя рубашку и войти в тебя. Проникнуть в тебя глубоко, а потом еще глубже, пока я не окажусь так глубоко, что уже не буду знать, где кончаюсь я, и начинаешься ты.

Он приседает, обхватывает руками мои бедра и наклоняется. Наши носы в миллиметре друг от друга. Я хочу отвернуться, но не могу. Его рот придвигается так близко к моему, что это похоже на поцелуй, когда он говорит:

— Это то, чего я хочу, Кэролайн. Это то, о чем я никогда не говорил тебе. Я вижу твое лицо, когда закрываю глаза. На каникулах, когда ты звонила — я дрочил на звук твоего голоса, пока ты говорила по телефону. Я эгоист и не гожусь для тебя, мне нечего тебе дать и для тебя нет места в моей жизни, но я все равно хочу тебя.

Я неподвижна. Неподвижна, потому что мне нужно дать его словам впитаться.

Не для того, чтобы я могла понять их. Мне понадобится много времени, чтобы понять. Мне просто нужно почувствовать то, что он сказал, всем своим телом, потому что его жадность — его потребность — вокруг меня, касается моей кожи, и мое сердце хочет впитать ее в себя.

Глубоко, а потом еще глубже, как он и сказал.

И я делаю это, пока он ждет. Собираю его слова в своем сердце, зная, что не должна этого делать, потому что это не те слова. Опасно хотеть Уэста так сильно, но я возьму любую крошку, которую он даст мне — любой скверный, сломанный кусочек его — и превращу это в любовное послание.

Это отчаянно и ущербно, глупо и неправильно.

Но мне все равно. Все равно.

— Уэст? — шепчу я.

— Да.

Наши губы соприкасаются. Просто сухие прикосновения его рта к моему, когда он отвечает, а потом после — надеюсь, после, будет поцелуй, хотя я бы не призналась, что открыта для новых поцелуев.

— Ты ужасный друг.

— Мы не друзья.

Его руки. Его руки снова на моем лице, обхватывают мою челюсть, огибают ухо, пальцы скользят в мои волосы.

— Ты был бы худшим парнем во всей истории парней.

Он падает, колени упираются в пол, одна рука на моих бедрах, притягивая меня ближе, так что я практически падаю с края кровати, только он там, чтобы поймать меня. Его рот открыт. Его язык горяч. Облизывает меня. Просит меня впустить его.

— Я не собираюсь быть твоим парнем.

— Тогда что. Что.

Это не вопрос. Я не способна сосредоточиться настолько, чтобы задать ему вопрос, потому что я впиваюсь в него, нахожу способ обойти его локти и блуждающие руки, чтобы прижать его ближе, теснее. Мои губы поддаются его языку. Я пульсирующая и разгоряченная, влажная и плавящаяся, потерянная и глупая, и это лучше, чем что бы то ни было.

Он упирается коленом мне между ног, притягивает меня к своему бедру, держась обеими руками за мою попку. Он целует меня сильно, настолько сильно, что это больно, но мне все равно, потому что все, чего я хочу, это чтобы он был ближе. Мне все равно, пока он не откидывает мою голову назад и не кусает меня за шею, а я смотрю в потолок, где свет такой яркий, что глазам больно. Я закрываю их, голова кружится, и свет вспыхивает, как стробоскоп.

Как камера.

Это безумие.

Это безрассудство.

— Уэст, — говорю я.

— Кэролайн, — бормочет он.

— Стоп.

Он останавливается.

Когда он поднимает голову, его глаза одурманены похотью. Его губы опухшие, кожа покраснела за щетиной на подбородке, и я чувствую покалывание в том месте на шее, где он поцарапал меня. Я хочу, чтобы он делал это везде на моем теле — оставлял следы, заставлял меня трепетать и болеть, а потом все исправлял, — и я не узнаю эту версию себя. Не знаю, кто я, когда в таком состоянии.

— Мне нужно…

Он кладет руки мне на плечи, отстраняя меня от себя. И держит меня там, на расстоянии вытянутой руки.

— Что тебе нужно?

— Правила. Границы. Мне нужно хоть какое-то представление… что это такое.

Он смотрит вниз, на пол, но вскоре его взгляд задерживается на моей груди. Я тоже опускаю взгляд и наблюдаю, как на его лице появляется лукавая ухмылка, когда он смотрит на мои соски, проступающие сквозь рубашку.

— Прекрати.

— Я тебе нравлюсь, — говорит он.

— Заткнись.

— Ты так увлечена мной. Держу пари, ты сейчас мокрая.

— Держу пари, ты сейчас твердый.

— В моих штанах словно могучий молот Тора, — говорит он с ухмылкой.

— Разве у молота не было имени?

Уэст говорит что-то, что звучит как «Моль-неар».

— Произнеси его по буквам.

— М-ь-ё-л-л-н-и-р.

— Господи. Почему ты это знаешь?

— Лучше спроси, почему мы об этом говорим.

— Потому что парни любят говорить о том, какие большие и твердые у них молотки?

— И что они хотят с ними делать. Не забывай.

Я высвобождаюсь из хватки его рук и снова сажусь на кровать.

— Да. И эта часть.

Уэст садится рядом со мной, но дает мне возможность подумать.

И я думаю. О его руке на молоте.

— Ты действительно сделал это, когда мы разговаривали по телефону?

Он улыбается, но вид у него какой-то смущенный. Не такое выражение лица я часто вижу у Уэста.

— Я имею в виду, правда-правда? Ты говоришь это не только потому, что пытаешься мне польстить?

— Если бы я хотел тебе польстить, я бы сказал, что тебе идет эта рубашка. Или что мне нравятся твои глаза. Что-нибудь такое, знаешь, действительно приятное.

Я опускаю взгляд на свои колени и улыбаюсь.

Думаю, о том, чего я хочу и что мне нужно, что могу взять и без чего не могу обойтись.

Может быть, я травмирована. Может быть, веду себя иррационально. Не знаю.

Но я хочу Уэста. Любой вариант Уэста, который я могу получить, любым способом, которым я могу получить его.

И не похоже, что, если бы он был готов дать мне все, я бы даже смогла это принять. Как недавно напомнил мне мой отец, есть мое будущее, о котором нужно думать. Есть моя репутация, которую я не могу подвергать испытаниям, встречаясь с наркодилером в кампусе.

Я не хочу встречаться с Уэстом. Я хочу, чтобы он показал мне, что значит глубже.

Глубоко, а потом еще глубже. До самого дна.

— Хорошо, — говорю я ему, — Вот что