частях носила характер обличения, была воспринята как поддержка наиболее резких правых резолюций. И в конце концов, несмотря на противодействие обоих Советов, была большинством голосов принята резолюция, заключавшая в себе элемент общего порицания поведению адвокатуры с самого начала революции.

Проявившиеся в этом общем собрании тенденции встретили, однако, все усиливавшееся противодействие среди прогрессивных элементов сословия. Организационным центром для последних явилась образованная еще в сентябре 1919 года «Адвокатская группа Союза Возрождения России». Группе удалось вызвать некоторый перелом в настроении сословия и провести свой, отнюдь не правый, кандидатский список на выборах в оба Совета.

* * *

Общее собрание для выборов в Совет присяжных поверенных было первоначально назначено на 1 октября 1919 года. Но этот день сулил нам нечто совсем иное…

30 сентября вечером я был в своей школе и засиделся там довольно поздно, так как происходило общее собрание «школьного коллектива» (то есть учеников и учителей) для обсуждения ряда вопросов. Оно затянулось часов до 11-ти вечера. Вернувшись домой усталый, я лег спать; а утром, часов в восемь, меня разбудили и сказали мне, что город эвакуируется и через несколько часов будет занят большевиками.

Это событие — большевистский налет на Киев в октябре 1919 года — имел в действительности точно такой же характер чисто кинематографической неожиданности, какой ему придан мною в этом описании. 30 сентября никому в Киеве (быть может, за исключением высшего военного начальства) не приходила в голову мысль о возможности прихода большевиков; а 1 октября этот приход стал, хотя и эфемерной, но все же реальной действительностью.

Было известно, что большевистские части, отрезанные на юге Украины, пробиваются на север. Известно было и то, что петлюровские войска с ними не сражаются, а пропускают их вперед — в тыл Добровольческой Армии. Но газеты сообщали об этих большевистских частях как о дезорганизованных, голодных и безоружных бандах, скрывающихся по лесам. И этим сообщениям нельзя было не верить; мы все видели, что представляет из себя отступающая красная армия, — здесь же говорилось о частях, отрезанных от своей базы и обреченных на гибель.

Известно было и то, что большевистские части подходят к Ирпеню, где стоит добровольческий заслон. Разумеется, Ирпень недалек от Киева, верстах в 20-ти, и это обстоятельство могло бы внушать некоторое беспокойство. Но в наших штатских головах не умещалась мысль о том, что Добровольческая Армия, победоносно продвигавшаяся в глубь России, занявшая Курск и Воронеж и подступавшая к Орлу, — не поставила у Киева достаточно сильного заслона, чтобы защитить его от дезорганизованных большевистских банд.

Тем не менее, случилось именно это невозможное.

В ночь с 30-го на 1-е большевики прорвали возле Пущи-Водицы тонкий добровольческий заслон и продвинулись вплотную к городу. Остальные части армии, чтобы не быть окруженными, должны были спешно отступить за Днепр. Город был оставлен на произвол судьбы.

Возбуждение среди жителей было колоссально. Большевистский налет считали кратковременным эпизодом, в мощь Добровольческой Армии еще верили. Но все представляли себе в самых мрачных красках, что большевики успеют натворить даже за несколько дней хозяйничанья в Киеве.

Несколько тысяч человек предпочло вовсе не переживать этих дней в Киеве и последовало за отступавшими добровольцами на левый берег Днепра.

Мы решили остаться в городе, но перейти на другую квартиру. Весь день ушел на приведение в порядок различных оставляемых вещей и бумаг, и только часов в семь вечера мы могли двинуться в путь. К этому времени в городе наступила уже знакомая нам полоса безвластья. Армия уже оставила город, пока еще никем не занятый. На улицах было жутко и тихо, и только издали доносилась порой трескотня пулеметов.

Не встретив на своем пути ни одного человека, мы прошли через Липки на Александровскую улицу и подошли к дому, в который направлялись. Подле дома стояла кучка солдат, как будто выжидающих чего-то. «Должно быть, какая-нибудь запоздавшая часть отступающей армии», подумал я. Не вступая ни в какие разговоры с солдатами, мы вошли в подъезд.

Как оказалось, это был передовой отряд большевиков.

Дом, в котором мы нашли приют, был во власти этого отряда всю последовавшую затем ночь. Несколько комнат было уже «реквизировано» для ночёвки солдат. А от времени до времени красноармейцы заходили в квартиры с различными требованиями — пищи, одежды и т.д.

Отряд перед нашим домом все увеличивался. Подвезли артиллерию, подъехали конные, и красноармейские войска заполнили всю лежащую перед ними улицу. Но вперед они отчего-то не продвигались. Так мы и легли спать, с красноармейским отрядом под окнами. На следующее утро, однако, солдат перед домом уже не было, а про ночевавших в доме сообщалось, что и они в середине ночи куда-то исчезли. В городе продолжала царить тишина.

Положение было для нас совершенно неясным. Обе борющиеся армии как будто боялись друг друга и опасались продвинуться вперед. А город Киев оказался как бы нейтральным островом между ними…

В действительности, как потом выяснилось, добровольцы не оставили всего города. Мосты через Днепр и Печерские высоты непрерывно оставались в их обладании. Разведчики, высланные стоявшей перед нашими окнами большевистской частью, по-видимому, сообщили ей эти сведения, после чего она поспешила ретироваться. Так обстояло дело в нашем районе; другие же части города, расположенные со стороны Брест-Литовского шоссе, были во власти большевиков.

Мы скоро увидели, что город не только не был нейтральной полосой, но, напротив, стал настоящим полем сражения.

Бой начался 2 октября. Мимо наших окон, спускаясь с Печерска на Крещатик, проскакала добровольческая конница. Со всех сторон раздалась пулемётная и ружейная стрельба. А вскоре к этим звукам присоединились знакомые напевы артиллерии…

В течение двух или трех дней мы находились в полосе боя. Вместе с тем, мы были в полном неведении о его ходе и результатах. Мы судили по тому, что было перед нашими глазами. Добровольческие части то спускались с Печерска вниз, то снова отступали наверх. По этим маневрам мы судили о стратегических успехах всего фронта и с замирающим сердцем вглядывались в лицо каждого солдата, стремясь прочесть на нем, какова ожидающая нас участь. 3-го или 4-го октября перед самым нашим домом добровольцами была водружена пушка и это событие, разумеется, привлекло напряженнейшее внимание всего дома. Пушка выстрелила, посыпались разбитые стекла нижних квартир. Мы чувствовали себя на позиции, чуть ли не участниками боя… Через несколько часов пушку отвезли по Александровской вверх, и мы с отчаяньем смотрели ей вслед — нам казалось, что теперь, значит, все пропало…

На самом деле, однако, картина, которая развертывалась перед нашими окнами,