завтра обязательно верну! – заверила я ее и ветром помчалась по коридору. Я выскочила на улицу и сразу завернула за угол, где был дом с маленьким палисадником – мне не терпелось посмотреть, что Лидия положила в мешочек. Я села на скамейку и заглянула внутрь мешочка: никаких сосисок там не было, а только Сабинина хлебная пайка и два пакетика – один с сахаром, другой с гречкой.

– Тоже неплохо! – возликовала я. Где-то недалеко громко бухнуло, похоже, разорвался снаряд, но я уже не обращала на это внимания, я мчалась домой варить гречневую кашу! Погода была прекрасная, уже начался апрель, снег давно сошел, и в нескольких палисадниках начала пробиваться зеленая травка.

И, пробегая мимо кустиков, на которых уже пузырились вздутые почки, я мечтала, что мы с Сабиной разобьем в нашем дворе маленький огород, где будем выращивать огурцы, помидоры и кабачки.

Когда я взлетела по лестнице на третий этаж и отперла дверь, в квартире было очень тихо. Я заглянула к Сабине – она крепко спала. Осторожно прикрыв за собой дверь, я отправилась на кухню варить кашу – сегодня, на удивление, все было в порядке: было включено электричество и из крана текла вода. Я включила электроплитку и, пока варилась каша, быстро набрала воду во все выварки и ведра. Я с наслаждением съела полную тарелку каши – ведь не каждый день перепадает такой подарок! А потом свалилась на свой потертый диван и тоже сладко заснула, ведь и я прошлую ночь не спала.

Мне снились Рената и Ева: как будто они с топотом ввалились в кухню, чтобы вылить воду из всех выварок и ведер и обругать меня за то, что я замусорила нашу квартиру. Я громко заплакала от обиды и проснулась. За окном уже было почти темно, Сабина сидела за столом и, не зажигая свет, ела кашу.

– Отчего ты плачешь? – спросила она. – И где ты достала эту душистую гречку?

Рассказать про гречку было приятно, но я не была уверена, что стоит рассказывать ей мой сон – он мог ее огорчить. Но Сабину не так просто было обвести вокруг пальца: она выведала у меня про сон и задумалась – наученная своими Фрейдами и Юнгами, она была великая толковательница снов.

Она, конечно, сразу принялась выяснять у меня все подробности этого сна, даже те, которые я вроде бы забыла – как ее дочки оказались в квартире, как они были одеты, что говорили, выливая воду из ведер и выварок.

– Значит, ты не хочешь, чтобы они вернулись, – заключила она задумчиво. – Странно, я ведь тоже не хочу, но совсем по другой причине.

– По какой?

– Я не хочу, чтобы немцы убили их у меня на глазах.

– Так просто? – спросила я, наученная ею, что просто ничего не бывает.

– Что ж, давай выясним, просто или не просто. Уступи мне место, и начнем сеанс.

И все стало опять, как было – она лежала на диване, я сидела у стола и слушала ее рассказы о прошлом и настоящем. Так длилось до начала лета и закончилось неожиданно, в один страшный миг.

В середине июня заканчивался учебный год. В канун последнего учебного дня мы с Сабиной по дороге из школы обсуждали, как мы будем жить без ее хлебной пайки. Хоть наш огородик во дворе уже зазеленел, никакие овощи там пока еще не созрели. Идти по улице было неприятно, потому что немцы последнее время сильно оживились и стреляли из пушек без передышки. Несколько раз снаряды разрывались совсем рядом с нами, но делать было нечего, все равно нужно было дойти до дома.

Нам почему-то казалось, что в своем доме стены нас защитят и мы всегда сможем надежно спрятаться там от немецких обстрелов. И потому мы не поверили своим глазам, когда, свернув на улицу Шаумяна из Газетного переулка, увидели, что снаряд попал именно в наш дом. Как пишут в книгах, «дом полыхал, объятый пламенем». Но то, что я увидела, было совсем не похоже на то, что описывают в книгах. Там не рассказывают, как от огня пышет жаром даже на расстоянии, как из пламени вырываются во все стороны маленькие искры и зажигают соседние кусты, как щиплет глаза от дыма и как обрывается сердце оттого, что дома у нас больше нет и не будет.

Но страшней всего было то, чего ни в каких книгах никто не описал – на тротуаре перед домом лежала Шурка в ночной сорочке. Рыжие кудри рассыпались по асфальту, пола сорочки высоко вздернута, ноги странно подогнуты под спину, одна рука закинута за голову, рот раскрыт. Я бросилась к ней, не обращая внимания на жар и на искры, Сабина рванулась за мной и стала щупать пульс на Шуркиной закинутой за голову руке. Потом опустилась перед ней на колени и прислонилась ухом к тому месту на груди, где должно биться сердце. Но шум и треск стоял такой, что ничего нельзя было услышать.

– Помоги мне, – сказала Сабина, и мы вместе оттащили Шурку подальше от горящего дома – очень кстати, потому что через секунду внутри дома что-то обрушилось, и на то место, где только что лежала Шурка, посыпались пылающие обломки. Странно и страшно было, что, когда мы с Сабиной тащили Шурку по асфальту, она не стонала и не корчилась от боли – ей как бы было все равно. Но мне не хотелось верить, что ей действительно все равно.

– Просто она потеряла сознание и не чувствует боли, правда?

Сабина печально покачала головой и снова стала слушать Шуркин пульс. Потом молча повернула ее голову набок, и я увидела большую рваную рану, идущую от уха до затылка. Кровь запеклась на рыжих кудрях.

И тут до меня дошло:

– Шурку убили, да? Ее убили, и она умерла?

Это невозможно было понять – как могла умереть Шурка, такая веселая, такая умелая, такая живая? От горя я даже забыла, что наш дом сгорел вместе со всеми нашими припасами, с нашей «буржуйкой», за которую так много было заплачено, с нашими книгами, с нашими туфлями и платьями, с нашими кастрюлями, с нашими плитками, ведрами и выварками. В чем мы теперь будем держать воду? Впрочем, и набрать ее было бы негде, ведь и кран сгорел вместе с домом. И вообще, где мы теперь будем спать?

Я отвернулась от мертвой Шурки, чтобы не видеть ее посиневшего мертвого лица, перебежала через улицу и прислонилась к дереву, которое вроде бы пока