Шрифт:
Закладка:
Протесты с преобладанием ханьцев в конце 1980-х годов характеризовались в большей степени этническими проблемами и равнодушием, а не солидарностью. Я не увидел доказательств того, что ханьцы связывали свои требования с борьбой тибетцев за самоопределение[75]. Напротив, когда 22 апреля 1989 года в Нанкине усилились протесты, китаец средних лет подошел к Ричарду Луфрано, американцу, наблюдавшему за студенческим движением, и начал «гневно критиковать недавнюю резолюцию Конгресса США, осуждающую Китай за оккупацию Тибета» [Lufrano 1992: 22]. Расизм и ксенофобия были важными составляющими китайского национализма 1980-х. Оба этих понятия могли присутствовать в замечании, сделанном Ричарду Луфрано в Нанкине. Его слова связали озабоченность по поводу территориальной целостности Китая и свободы от иностранного вмешательства с расистскими взглядами на неполноценность не-ханьцев. Это помогает объяснить, почему ханьские протестующие не усмотрели в стрельбе в Лхасе предвестия убийств в Пекине. Движение протеста в китайских городах в апреле, мае и июне 1989 года призывало к освобождению от тирании однопартийной диктатуры, но не связывало борьбу за демократию с борьбой не-ханьцев.
* * *
Столкновение между ханьскими и тибетскими студентами в Ланьчжоу напомнило еще более масштабные столкновения на расовой почве в Нанкине в декабре 1988 года. Марши конца 1988 года в Нанкине были вызваны дракой между китайскими и африканскими студентами в Университете Хэхай[76] в канун Рождества. Африканские студенты в Хэхай были возмущены ограничениями, запрещающими размещение китаянок в их общежитии. Когда власти построили стену вокруг здания, африканские студенты снесли ее. После того как стена снова была построена, иностранные студенты разобрали часть ее во второй раз, что побудило руководство университета вычесть расходы на строительство из студенческой стипендии. Но стена не рухнула, в итоге деньги вернули. Китайские студенты увидели в этом свидетельство особого отношения к иностранцам [Lufrano 1994: 91]. Под влиянием давних расистских теорий о предполагаемом превосходстве европейцев и азиатов над африканцами [Cheung 2011: 563–564] китайские студенты Хэхай были недовольны тем, что африканские студенты устраивали шумные вечеринки, встречались с китаянками, пользовались лучшим жильем и получали более высокие стипендии [Sullivan 1994: 438].
Таким образом, напряженность уже достигла пика в канун Рождества, когда один студент из Бенина и другой из Либерии попытались войти в кампус Хэхай с двумя китаянками, которых они встретили в ресторане тем же вечером. Когда охранник у ворот университета потребовал, чтобы женщины зарегистрировались, мужчины возмутились и подрались с охраной. Китайские студенты, находящиеся поблизости, присоединились к драке.
Доссуму Бони Лодович из Бенина, Альфа Робинсон из Гамбии и Алекс Дзабаку Досу из Ганы обвинялись в организации драки [Abrams 1989]. По словам двух американских студентов из кампуса, новости о драке «быстро распространились среди китайских студентов в Хэхае», а «комплекс общежитий для иностранцев вскоре был окружен тысячами разгневанных китайских студентов, бросающих кирпичи и камни» [Lufrano 1994: 87].
Осада продолжалась и на следующий день, китайские студенты также выкрикивали расистские оскорбления и распространяли утверждения о том, что африканский студент убил китайца. Африканские студенты опасались за свою жизнь. Надеясь бежать из города и заручиться поддержкой своего посольства в Пекине, они смогли дойти до железнодорожного вокзала Нанкина, но сесть на поезд им не удалось. Демонстрации китайских студентов в течение трех дней были сосредоточены на вокзале, а также рядом со зданиями правительства провинции, где, по словам Луфрано, «студенты требовали наказания виновных африканцев и равного обращения с иностранцами и китайцами по закону, они облекали эти требования в призывы к правам человека и непредвзятому правосудию» [там же: 89]. Политолог Сэм Крейн утверждает, что некоторые китайские студенты – организаторы маршей искренне хотели правовых реформ. По словам Крейна, «защитники демократии должны были попытаться как-то воспользоваться ситуацией, поскольку возможностей для мобилизации было немного, но их призывы к правам человека были насыщены расистской риторикой» [Crane 1994: 409]. Правозащитники не могли найти способа направить гнев толпы в нужное русло. Протестующие угрожали африканцам, осаждая общежитие иностранных студентов и вокзал. Их больше волновало возмездие, чем законы.
В конце концов китайские власти насильно эвакуировали иностранных студентов с железнодорожного вокзала в военный пансион. Протесты пошли на убыль, после того как объекты расистского гнева покинули город. Сотрудник Министерства образования провинции Цзянсу опроверг слухи о том, что кто-то умер, и к 30 декабря 1988 года демонстрации закончились [Sullivan 1994: 454]. Трое африканских студентов были высланы из Китая за «провокации» столкновений 24 и 25 декабря. Две китаянки, отказавшиеся предъявить удостоверение личности при входе в кампус, были приговорены к двум годам исправительно-трудовых работ, а двое студентов Университета Хэхай, организовавших антиафриканские протесты, возглавили студенческое движение весной 1989 года [там же: 456; Lufrano 1994: 90].
Подобно антияпонским протестам, охватившим несколько китайских городов в 1985 году, после того как премьер-министр Ясухиро Накасонэ отдал дань уважения японским погибшим на войне (в том числе известным военным преступникам) в храме Ясукуни в Токио [Chen 2014: 82], протесты в Нанкине в конце 1988 года носили одновременно антииностранный и антиправительственный характер. Расистский гнев в отношении африканских студентов, встречающихся со студентками-китаянками, дополнялся подозрением, что местные чиновники проявляют особое отношение к иностранцам или даже защищают предполагаемого убийцу.
Студенты-националисты критиковали правительство за слабость и некомпетентность. Недовольство и чувство бессилия были широко распространены среди китайских студентов в 1988 и 1989 годах. Расизм в центре протестов в Нанкине, а также этническая напряженность, характеризовавшая столкновения между тибетскими и ханьскими студентами в Ланьчжоу, показали, что в зависимости от причины движение может превратиться в нелиберальное, угрожающее обществу насилие.
Во время антиафриканских маршей в Нанкине местные чиновники, понимая сложность настоящего момента, запретили въезд в город иностранным журналистам. Но поскольку мишенью протеста были иностранцы, бюрократы Нанкина смогли отклонить законные жалобы студентов на их неудовлетворительные условия жизни. Например, после столкновения в Нанкине ректор Университета Хэхай проигнорировал требования китайских студентов и сосредоточил внимание на приезжих из Африки, введя еще более жесткие ограничения на общение иностранных студентов с китайскими женщинами [Sullivan 1994: 455–456]. Через несколько месяцев лидеры КПК поймут, что гораздо труднее бороться с националистическими протестами, направленными непосредственно против правительства.
* * *
В 1988 и 1989 годах происходили ожесточенные трения между ханьцами, тибетцами и иностранцами. Уйгурский студент Оркеш Делет стал одним из основных лидеров движения за реформирование коррумпированного правительства китайской диктатуры. Большие надежды на будущее в 1980-е годы зародились и у этнических меньшинств. По словам Нури Туркель, находившегося в то время в Урумчи, 1980-е годы были временем «культурного возрождения» уйгуров. «Люди были довольно счастливы и наслаждались повседневной жизнью», – вспоминал он [Kuo & Turkel & Dölet 2019]. Уйгурские торговцы активно откликнулись на новые экономические возможности, открывая предприятия в городах по всему Китаю и захватывая подпольный рынок обмена иностранной валюты. Оркеш вспомнил, как мобильность и успех уйгуров в 1980-е годы получили расистский отклик со стороны некоторых городских жителей ханьского происхождения: «Уйгуры, вы классные, танцуете, поете, шашлык делаете неплохо, почему бы вам не остаться в своем глухом уголке, почему вы вдруг разъехались по всем городам?» Такое восприятие спровоцировало формирование дискриминационного менталитета и мироощущения
