молодцы. А кто второй?

– Вторая. Баба с киностудии. Ассистент режиссера, что-то такое. Короче, у нее на хате он и жил. Ну, мы на всякий случай подсуетились.

– Ясно… – Смуров потер лоб, собирая мысли в кучу; дыхание становилось все более тяжелым, громким. – Ясно. Корсакова – в допросную. Пусть побоится.

– А бабу?

«Бабу – ко мне», – чуть не ляпнул Смуров.

Не до анекдотов сейчас, ох, не до анекдотов…

– С бабы сам показания возьми. По полной. Где была. Что видела.

– Так она уже показывала, – дернул плечом Сашка. – Тогда, после Ильичева, их всех опросили.

– Тогда она кто была?

– Свидетель.

– А теперь?

– Подозреваемая.

– Работай.

– Есть работать.

Сашка исчез. А Смуров нащупал в кармане пачку сигарет и, кряхтя, выбрался из кресла.

Пока Корсаков боится, нужно перезагрузить мозг. А лучше никотина и кофеина для этого еще ничего не придумали. От кофе в такую духоту только тошнит, остается старый добрый никотин.

Однако не успел Смуров дойти до двери, как зазвонил служебный телефон. Пришлось возвращаться и снимать трубку.

– Смуров, – буркнул он в трубку. – Что-о-о?!

Сашка очутился возле кабинета Смурова меньше чем через минуту.

– Че такое, Сергей Игнатьич?!

Смуров стоял в коридоре, теребя в одной руке квадратный листок для заметок, а в другой – сигарету. Листок отдал Саше.

– Гостиница. Пулей, с маячками и сиреной.

– А…

– Бэ. Загорцев. В космонавта сыграл.

40

Дверь поддалась неожиданно легко – не была заперта. Распахнувшись, она едва не ударила отскочившую Веронику по лбу.

– Что там? – быстро спросил Тимофей.

– Дверь распахнулась, – не сразу ответила Вероника.

Сердце у нее с перепугу колотилось так, что показалось – сейчас выпрыгнет.

– Логично. Сквозняк. Окно ведь, наверное, до сих пор открыто… В номере есть кто-нибудь?

– Кажется, нет. – Вероника заставила себя успокоиться. Стоя на пороге, попыталась рассмотреть, что там в номере.

Ничего, естественно, не увидела.

Шагнула в крохотную прихожую. Помедлив, осторожно толкнула дверь в санузел.

Пусто. И в комнате никого. Только полоскается на ветру штора.

– Пусто, – доложила Вероника.

– Значит, я прав. Он уже ушел. Включи камеру, покажи мне номер.

Вероника включила камеру на смартфоне. Заодно и сама осмотрелась.

В номере было странно необжито – ни одежды, ни всяких мелочей на тумбочке. Если бы не примятая постель и торчащее из розетки зарядное устройство, не догадаешься, что номер вообще занят. Хотя логично, в общем-то: откуда тут взяться вещам? Загорцев прибыл сюда из-под стражи буквально в чем был, даже без сменного белья.

Вероника еще раз заглянула в ванную. Так и есть: поверх перегородки душевой кабины сохла выстиранная одежда. Кроме гостиничного халата, мужику и надеть-то было нечего.

– Вещей почти нет, – доложила она.

– Знаю, – отозвался Тимофей. – Телефон.

– Что – телефон?

– Поищи его. Зарядку я вижу, из розетки торчит, сам телефон – нет. А у Загорцева он точно был.

Вероника осмотрелась. На всякий случай заглянула под кровать и в тумбочку.

– Я не вижу.

– Я тоже, – вздохнул Тимофей. – Значит, основную улику преступник унес с собой… Так. А там что? Подойди-ка к окну.

Вероника с опаской приблизилась к высоченному, от пола до потолка, распахнутому настежь окну.

У окна стояли столик и два низких пуфа. На столе – простенький гостиничный чайник, безликие белые чашки на белых блюдцах, подставка с чайными и кофейными пакетиками. «Совсем без мозгов нужно быть, чтобы открыть во всю ширь такое окно и сидеть возле него, – пронеслось в голове у Вероники. – Ну, или высоты вообще не бояться».

– Стол покажи ближе, – потребовал Тимофей.

Вероника поднесла камеру к столу.

– Чайник горячий?

Вероника тронула чайник.

– Ой!

– Вскипятили, но даже не разлили, – прокомментировал Тимофей. – Значит, разговаривали недолго. И теперь уже совершенно ясно, что Загорцев знал своего убийцу. Он спокойно и безбоязненно впустил его в номер.

– Ее… – пробормотала Вероника.

– Что, прости?

– Загорцев сказал перед смертью: «Это она». К нему приходила женщина.

– Вероника, – помолчав, загробным голосом проговорил Тимофей. – Припомни, пожалуйста, дословно все, что сказал тебе Загорцев. Почему ты вообще молчала о том, что он успел что-то сказать? Крайне непрофессионально с твоей стороны.

– Да он больше ничего не сказал! – возмутилась Вероника. – Только эти два слова. Странно, что их-то сумел. – Ее передернуло.

Тимофей вздохнул.

– Над оконным карнизом, в правом углу, должна быть закреплена камера.

Вероника подняла голову.

– Не вижу.

– Посмотри ближе.

С опаской поглядывая на открытое окно, Вероника взобралась ногами на пуф. Осмотрела карниз.

– Да нет тут ничего!.. Ой. Тиша. – Взгляд нечаянно упал вниз, за окно.

– Что?

– Там полицейская машина приехала.

– Уходи, – решил Тимофей. – Не хватало еще, чтобы тебя заметили.

•••

– Господи, Сабиночка! Какой ужас! Если бы я знала, что так будет…

– Тамара, успокойся, пожалуйста.

Сабина погладила пожилую родственницу по плечу.

Тамара приходилась ей троюродной сестрой – хотя была старше Сабины больше, чем вдвое. Она перебралась в Москву из Нальчика задолго до Сабининого рождения, но родители Сабины продолжали тесно с ней общаться. Семья вообще была большой и дружной, в гости к родственникам принято было приезжать часто и оставаться надолго. К Тамаре родители Сабины ездили, еще когда дочь была маленькой.

Бездетная Тамара очень полюбила Сабину, выделяла ее среди прочей мелюзги. Когда узнала, что сестренке нравится готовить, принялась делиться кулинарными рецептами, передаваемыми в семье из уст в уста еще с прабабкиных времен. Когда Сабина закончила девять классов и готовилась поступать в кулинарное училище, Тамара звала ее в Москву. Но мама тогда не отпустила, встала насмерть – извечный родительский страх перед большим городом.

На последнем курсе у Сабины закрутился бурный роман, в результате которого училище она заканчивала уже беременной. Через пять лет случился такой же бурный развод. Сабина, с дочерью на руках, вернулась к родителям.

Сидеть у них на шее не позволяла гордость, и приятель отца устроил Сабину работать в модное, по тем временам единственное в городе заведение – пиццерию. Через год заведение прогорело, но хозяйка Сабину не бросила, попросила готовить для нее и ее семьи. Не могла забыть нежное, воздушное тесто для пиццы и пирожные тирамису – которым, по словам хозяйки, оригинальные итальянские даже в подметки не годились.

Через два года, благодаря сарафанному радио, слава Сабины разнеслась уже по всему городу. Она готовила для богатых семей, обслуживала свадьбы и банкеты. А на шоу Ильичева мечтала попасть с того дня, как впервые увидела его по телевизору. Если бы знала тогда, что знаменитый кондитер окажется такой скотиной!

Вспомнив об Ильичеве, Сабина скрипнула зубами. Никакой иной реакции воспоминания о нем не вызывали.

– Господи, Сабиночка, что же