Шрифт:
Закладка:
В ответ в конце октября Зорге, как тогда говорили, «дал информацию» срочного характера о создании в армии Чан Кайши военно-воздушных сил с приложением данных о дислокации и организации каждого из шести созданных авиаотрядов. В начале ноября он и Шмидт сообщили, что считают отправку «Рамзая» и «Зеппеля» в Гонконг и Макао («Милан») лишенной здравого смысла. Отправить Мишина в Ханькоу («Гамбург») невозможно физически – у русского радиста быстро прогрессировал туберкулез, и жить ему оставалось не слишком долго. Что касается агентурных сведений, то «Рамзай» констатировал прибытие в Китай еще 20 военных инструкторов из Германии, которые должны были помочь Гоминьдану создать еще 12 новых дивизий. Добытые сведения включали фамилии офицеров, места пребывания и размеры получаемого ими денежного довольствия. Информацию удалось раздобыть с помощью военно-технического советника нанкинской армии обер-лейтенанта (позже – капитана) Фридриха Мёлленхофа[173] (фон Мёлленхофа, в книге Юлиуса Мадера он неверно назван Мёллендорфом)[174] – в его воспоминаниях Зорге предстает «супершпионом», которого наверняка сравнили бы с Джеймсом Бондом, если бы в то время роман о знаменитом агенте 007 был уже написан.
Во второй половине ноября Москва получила сообщение, основанное на агентурной информации из Нанкина, о готовящейся войне против Мукдена и реорганизации правительства. Главное же: министр финансов Сун Цзывэнь едет в США за кредитом на фантастическую сумму в 500 миллионов долларов для борьбы с китайской Красной армией. Ближе к Новому году «Рамзай» сообщил и о провале этой миссии… 28 ноября Зорге, без запроса Центра, сообщил об обсуждении в окружении атамана Григория Семенова больного для белогвардейцев вопроса о захвате КВЖД. На этот раз Семенова якобы собрались поддержать японцы – это послужило тревожным сигналом для Москвы, болезненно реагировавшей на любую активность бывших «белых» на КВЖД[175].
Деятельность резидентуры в течение всего года разворачивалась вполне успешно, если не считать нехватки денег, незапланированных трудностей (вроде болезни Мишина), от которых никто не застрахован, и… Гайлиса. В середине ноября «Фрейлих» доложил Берзину, что все-таки организовал радиошколу в Шанхае и в ней уже учатся 12 человек. В конце ноября – что приступил к прокладке конспиративных маршрутов вглубь Китая, отправил своих людей (то есть китайских коммунистов) в города Сватоу (Шаньтоу) и Амой (Сямынь), но связь с ними была потеряна и, судя по всему, они провалились. Не отказываясь от своей первоначальной идеи, Гайлис хотел теперь организовать «научную экспедицию» в эти районы, для чего требовал привлечь к ее организации Зорге: тот должен был добыть «охранные бумаги» у германского консула, у губернатора Чжан Наньсяня, и сам войти в состав экспедиции. Собственно говоря, Гайлис предложил закрыть резидентуру в Шанхае и бросить все силы для организации своего похода, не задумываясь о том, что даже при самом удачном раскладе вернуться из советских районов и легализоваться в Шанхае заново Зорге уже не сможет. При этом вся переписка «Фрейлиха» с Центром, включая шифровку и дешифровку документов, шла через резидентуру и рацию «Рамзая». Учитывая, что последнему было чем заняться и без коминтерновского активиста, легко представить справедливое раздражение нашего героя.
Зорге и Шмидт отправили незашифрованную телеграмму руководству, в которой практически подвели итоги неофициальной инспекции дел в резидентуре. Главными проблемами они назвали: нехватку шифровальщика, из-за которой на шифровку и дешифровку им самим приходилось тратить много драгоценного времени (здесь же содержался и прозрачный намек на Гайлиса, которого они не имели возможности остановить своими силами); болезнь Мишина, из-за которой пришлось отменить его отправку в Ханькоу (следовательно, стоило повременить с возвращением домой Клаузена – без второго радиста, помимо Вейнгарта, «Рамзаю» пришлось бы туго). Из хороших новостей: налажены прочные контакты с немецкими «профессорами»-инструкторами в Нанкине, и Зорге даже собирался к ним в гости. Направлены два агента на юг, в Кантон; налажена связь с Харбином, но для работы в Гонконге нужна крупная сумма, чтобы легализоваться там под прикрытием какой-нибудь фирмы.
20 декабря неожиданные, но вполне предсказуемые, по здравому размышлению, результаты начала приносить «радиошкола Гайлиса». Ее организатор был вынужден доложить Берзину, что провалы «китайских друзей» участились до такой степени, что аресты стали практически ежедневными. В самой радиошколе шанхайская полиция взяла всех 12 учеников и их инструктора, на которого, помимо всего прочего, были возложены обязанности по поддержанию радиосвязи ЦК КПК с ИККИ[176]. Дорогостоящее радиооборудование конфисковано полицией. Это был полный провал. У сопровождавшего Гайлиса Фельдмана на этой почве обострилась неврастения, и его решили срочно отозвать, а Зорге и Шмидт посоветовали вернуть в Москву и самого Гайлиса. Центр, поколебавшись, Гайлиса и Малышева оставил на месте, но дальнейшие контакты с ними сотрудникам резидентуры запретил. Работать разведчикам стало легче.
Михаил Алексеев дает интересный анализ ценности телеграмм, отправленных шанхайской резидентурой в Центр на протяжении всего 1930 года. Если попытаться перевести терминологию штаб-квартиры разведки на всем понятный, например, школьный язык, то получится примерно следующее: часть телеграмм была оценена в Москве как заслуживающие особого внимания, то есть они получили высший балл – «5». За четыре месяца работы резидентуры под командованием прежнего резидента – Гурвича-Горина таких телеграмм Москва получила шесть, за восемь месяцев работы Улановского (вместе с Зорге) – четыре; непосредственно от Зорге (учитывая, что в Кантоне он работал самостоятельно) за девять месяцев – еще четыре. На «четверку», то есть «актуальными и своевременными» были признаны, соответственно, девять, 21 и 46 (!) сообщений. «Малоценных» сообщений (то есть на оценку «удовлетворительно») Центр получил одинаковое количество: по две от Гурвича и от Улановского. Сообщения Зорге такую оценку не получили ни разу. Зато 12 его телеграмм были оценены как «принятые к сведению» – по существу бесполезные. От Улановского (опять же – с участием Зорге) таких было пятнадцать, от Гурвича – шесть[177].
Таким образом, несмотря на примерно равный (с учетом продолжительности работы) процент особо ценной и, наоборот, ненужной для Москвы информации, первое, что бросается в глаза – чрезвычайно большой объем сообщений Зорге. Резидентура при Зорге работала больше, выдавала на-гора значительный объем сведений, но говорить о их стабильно высоком качестве пока не приходилось. С другой стороны, имелась существенная разница в содержании, в вопросах, освещению которых придавал особое значение тот или иной резидент. Гурвич-Горин и Улановский акцентировали внимание на военной теме, но, как правило, давали информацию постфактум. Зорге же сконцентрировался на освещении внутренней политики Китая, информацию о которой получал агентурным путем, а оттого она носила не констатирующий, а упреждающий характер. Именно тогда в его сообщениях в Москву появляется фирменный стиль «Рамзая»: он пишет в телеграммах «по моему мнению» и со временем это мнение начинает высоко цениться в Москве.
Уже в следующем, 1931 году Центр еще раз обратился к анализу полученных из Шанхая материалов с целью указать Зорге на допущенные ошибки и наиболее интересные для
