( Morganucodon) и кюнеотериев ( Kuehneotheria) из конца триасового и

начала юрского периода показывает, что у них метаболизм все еще на

троечку: скорее ближе к какой-нибудь крупной ящерице, чем к

современной мыши или опоссуму. Но вообще массовый переход

наших предков на сторону тепла случился именно вскоре после

появления этих животных, видимо, где-то в юрском периоде.

Окончательно закрепившись в размере животных размером с

землеройку и оглядевшись за пару десятков миллионов лет, наши

пращуры внезапно обнаружили, что такой размер при слабо развитой

«отопительной системе» и отсутствии настоящей гомойотермии плохо

сочетается с привычным им ночным образом жизни, поэтому надо что-то

решать.

К

счастью,

в

переходе

к

окончательной

высокотемпературности для наших предков не было никакой

сложности. Но, повторю, и первые эксперименты с отоплением, и

первые заметные достижения в этой сфере наши предки устраивают и

обретают раньше других животных.

Опять же, наши пращуры были гораздо сильнее привязаны к воде в

силу большей влажности своих покровов и менее экономных почек.

Среди предков млекопитающих, вернее среди наших двоюродных

дедов, еще в период расцвета синапсид – в палеозое, в перми были те, которые вели полуводный образ жизни. Как полуводное существо

реконструировал дейноцефалов титанофонеусов (типовой вид –

Titanophoneus potens) отечественный палеонтолог и зоолог Орлов Ю.

А.[106] Полуводными были, видимо, и некоторые представители

горгонопсов. И тем не менее в океаны ринулись совсем другие

персонажи. Речь не о том, что несчастным ящерам некуда было деться

(хотя давление хищников вовсе не стоит сбрасывать со счета, как я

говорил). Океаны, по крайней мере в раннем триасе, были весьма

лакомым куском. Пермско-триасовое вымирание в первую очередь

ударило именно по морям. Как всегда в подобных случаях, верхние

ярусы пищевых цепочек (те, кто преимущественно ест) страдают

особенно сильно, а нижние и средние уровни (те, кого

преимущественно едят) страдают меньше и восстанавливаются

относительно быстро. Выходцы с суши стали заселять моря активнее

некуда: там было кого есть, места же едоков были вакантны. Это не

отменяет сказанного о том, что панцирные организмы находились под

особым прицелом: все-таки именно охота на них была бывшим

сухопутным в первое время особенно по плечу.

В океаны переселяются различные обитатели пресных рек и озер, в

том числе пресноводные костистые рыбы (наступление не столь

успешно, как позднее в кайнозое, но оно идет). Даже некоторые

земноводные и наиболее архаичные из лепидозавров, клювоголовые, предпринимают попытки освоить океаны. Но тем самым горячим

завроптеригиям, о которых я говорил выше, они, разумеется, уверенно

проигрывают, это еще раз к слову о том, что мы чего-то не понимаем, говоря о выгодах холоднокровности при обитании в теплых водах.

Исключением из этого потока устремившихся в океаны существ

остаются синапсиды, к тому времени доэволюционировавшие до

терапсид, и архозавры. Странно, если учесть, что именно наши предки

в начале триаса все еще остаются одними из наиболее

распространенных наземных позвоночных. Ни одному тетраподу не

удалось повторить того грандиозного успеха, который сопутствовал в

раннем триасе листрозаврам (о чем я упоминал выше). Но дело даже

не в листрозаврах как таковых. По подсчетам Памелы Робинсон (они

отчасти устарели, но все-таки показательны), в начале триаса число

родов звероподобных и завропсидных рептилий составляло

соответственно 36 и 20. Преобладание, конечно, не столь

значительное, как в поздней части пермского периода, когда, согласно

Робинсон, число родов зверообразных доходило до 170, а завропсиды

насчитывали всего 15 родов, но все же заметное. Даже в середине

триаса еще сохраняется паритет: 23 рода наших условных родичей

против 29 родов существ с рептильным строением. И ведь в наше

время, в кайнозое, экологические ниши, которые в океанах заняли

плацентарные млекопитающие, гораздо разнообразнее тех, которые

первое время в мезозое занимали ящерообразные жители морей.

Среди них, видимо, почти не было крупных растительноядных (таких

как современные сирены – дюгони и ламантины). Робкое исключение –

атоподентатус ( Atopodentatus unicus), но он такой, кажется, один на

весь мезозой.

Небольшое, но важное отступление, хотя нас и охватывает гордость, когда мы узнаем, что мы-то (млекопитающие) вон чо, а они-то

(«завры») вообще ничо. Дело не только в том, что мы такие

продвинутые, разнообразные и во всех эконишах успешные. Все-таки

высшие сосудистые растения осваивают моря только в конце мелового

периода (первопроходцами стали европейские морские травы