Шрифт:
Закладка:
– Угон автотранспорта, – громко объявил он, глядя поверх очков, после чего приступил к разъяснению юридических тонкостей обвинения.
– Счастливчик, блин, – едва слышно пробормотал Том.
Сидевший рядом с ним паренек опасливо покосился на Тома. Тот попытался ободряюще улыбнуться, но паренек отодвинулся от него на самый край узкой скамьи. Тома не мог не поразить абсурд ситуации: он, девятнадцатилетний пожарный, бойскаут, в жизни не имевший проблем с законом, завидует хулигану, обвиняемому в угоне. Том хмыкнул, заставив соседа по скамейке отсесть еще дальше, хотя дальше было некуда, прислонился затылком к холодной кирпичной стене и прикрыл глаза.
Примерно полчаса спустя он услышал свое имя, открыл глаза и обнаружил, что они с сотрудником в окошке остались в помещении одни. Снаружи наверняка дежурили охранники, но его товарищей-правонарушителей уже и след простыл. У Тома шевельнулась вялая мысль относительно их дальнейшей судьбы: интересно, они вернулись за решетку или их выпустили под залог? Он тяжело опустился на стул напротив явно недоброжелательно настроенного полицейского. Коп прочистил горло и начал задавать Тому вопросы. Парень отвечал, не особо задумываясь над тем, что говорит, а обвинение в двойном тяжком убийстве первой степени, в связи с которым ему, скорее всего, будет отказано в выпуске под залог, выслушал вполуха.
За Томом вернулся тот же тюремщик, что разбудил его и вывел из камеры, и при виде его Том едва ли не обрадовался. Он хотел спать, и ему не терпелось вновь очутиться в своей относительно тихой камере с соседом-наркоманом. Когда они проходили мимо пункта охраны в центре здания, Том удивился, что несмотря на поздний час там полно народу. Он не помнил, чтобы они шли тем же путем по дороге в кабинет, но его так одолевал сон, что он ничего не заметил бы, даже если бы они шагали через минное поле. Надзиратель задержался возле поста, где за двумя круглыми столами сидели четверо или пятеро его коллег. На одном столе лежали колода карт, несколько журналов и газета, но ночные дежурные все равно выглядели умирающими от скуки.
– Встань к той стене, – приказал Тому тюремщик.
Том развернулся и, чувствуя на себе взгляды охранников, сонно поплелся к густо закрашенной кирпичной стене, прислонился к ней спиной, для равновесия уперся в нее ногой, скрестил на груди руки и уставился на свою обувь. Он не хотел смотреть на копов, опасаясь разжечь их ненависть, но и закрыть глаза тоже не мог, иначе заснул бы стоя и упал. Поэтому он изучал свои ботинки, а когда это ему наскучило, начал считать плитки, которыми был выложен пол.
– Это не ты, часом, тот столичный хмырь, который почти задурил нам, деревенщине, головы своей брехней? И еще ночью помирать собрался? – с деланным акцентом глумливо поинтересовался один из офицеров.
Том лишь зевнул и продолжил считать плитки.
– Что такое, соня? – подключился другой полицейский. – Страшный сон приснился?
Том помимо воли усмехнулся. «Страшный, – подумал он. – Ты, сука, даже не представляешь себе, до чего страшный».
Том еще несколько минут подпирал собой стену, снося оскорбления, которые, впрочем, мало его задевали. Он помнил о наказе Фаббри не говорить ни слова, даже в свою защиту, и эта мысль наполняла его силой и достоинством. Молчать было легко, особенно когда он заметил, что в этом случае полицейские быстро теряли к нему интерес. Том успел пересчитать все плитки на полу и все кирпичи в стене напротив, а заодно вычистил всю скопившуюся под ногтями грязь. Наконец, «его» тюремщик направился к коридору, через плечо окликнув Тома и похлопав себя по бедру.
– Ко мне, – бросил он, будто подзывая собаку. – Пошли. Молодец, хороший мальчик.
Сидевшие за столами офицеры от души посмеялись над шуткой, а кто-то даже пожелал Тому «удачно самоубиться или что ты там решил».
Том едва не поблагодарил его, но благоразумно сдержался. Он прошел между двумя столами, не удостоив полицейских взглядом, словно их не существовало. И только вновь оказавшись взаперти в своей одиночной камере, дал волю слезам.
Пока Тома донимали тюремщики, Джейми по-турецки сидела на диване в гостиной, держа в руках моток розовой пряжи. С наступлением темноты тишина, весь день царившая в доме, стала особенно давящей. Рядом с Джейми с другим мотком розовых ниток сидела Джеки и слушала ее терпеливые объяснения – племянница учила тетку премудрости вязания на пальцах.
– Есть хоть что-нибудь, чего ты не умеешь? – с восхищением спросила Джеки.
Джейми улыбнулась и пожала плечами.
Джинна и ее подруга Марианна разговаривали за кухонным столом; они не вставали из-за него с той минуты, когда мать с дочерью вернулись из дома Джина. Джинна покачала головой – все случившееся казалось настолько нереальным, что до сих пор не укладывалось у нее в голове. В паре кварталов от нее в так же скудно освещенном доме сидел ее брат Джин, единственный сын которого был в тюрьме. Джинна, не покидавшая кухню, где горела всего лишь лампочка над плитой, думала только о том, что Джулии и Робин все еще нет дома.
Она мысленно строила все новые и новые версии происшедшего. «Может быть, они добрались до острова Мозентайн, посреди реки, но у них нет сил доплыть до берега? Или они стесняются средь бела дня показаться голышом и позвать на помощь? Хорошо, что уже стемнело – теперь они смогут добраться до телефона».
Но с каждым скачком секундной стрелки эти сценарии казались все менее правдоподобными. «Что, если они лежат где-нибудь на берегу без сознания или у них отшибло память? А может, упав с такой высоты, они переломали себе ноги и не в состоянии пойти за помощью…»
Любой из этих вариантов, даже самый невероятный и ужасный, был лучше печальной правды: Джулия и Робин погибли. Их изнасиловали и убили, и они никогда не вернутся домой.
– По крайней мере, они были вместе, – повторяла Джинна. – С ними все хорошо – они ведь были вместе.
В ту ночь никто в доме на Петит-Драйв не спал. Джейми в конце концов уснула на диване. Несколько раз она просыпалась и пыталась занять себя рукоделием или играми, но вскоре проваливалась в забытье. Джинна и Марианна так и не встали из-за кухонного стола. Посреди ночи Джеки ушла в подвал и попробовала прикорнуть на матрасе, где нередко
