Как в последний раз

Юля

– Приехали! – у Ильина слишком бодрый и торжественный голос. А я открываю глаза – пока он меня вёз, я буквально отключилась на время, пытаясь прийти в себя.

Старалась не думать ни о чём.

– Ты куда меня привёз? – не выхожу из машины, хотя Лёшка уже дверцу передо мной распахнул и стоит, горделиво подбоченясь. Петух. Как есть петух. Почти двухметровый дурень.

– Домой, куда ж ещё? – хлопает он ресницами, пытаясь играть в Иванушку-дурачка.

– Это не мой дом, – смотрю на него выразительно, но на Лёшку подобное не действует – это мы уже проходили. Он же если что считает правильным, то все остальные обязаны думать так же. Ну, разве что скидка его маме. Та посильнее будет. Там он прогибается под изменчивость её крутого нрава.

– Мой дом – твой дом, – он сейчас искренен, насколько это возможно. – Я не шучу и не издеваюсь, Юль. И все мои предложения в силе. Может, мы всё же поговорим нормально?

Меньше всего я хочу сейчас разговаривать и бороться с Ильиным.

– Нет, Лёш, не сегодня, – со вздохом я выхожу из машины и достаю телефон. Надо всё же такси вызвать, вернуться домой, закрыться от всего мира, полежать рядом со светящимся во тьме платьем. Думать, разговаривать и всё остальное – потом.

– Юль, ну, пожалуйста! – меня останавливает лишь это – какая-то отчаянная мольба в голосе. Вообще с Ильиным не вяжется. Никак. Я даже представить не могла, что он может быть таким.

– Лёш, – прошу тихо, – не дави на меня. Я хочу побыть одна.

Ильин молчит, а я лезу в телефон, и тогда он вздыхает сердито и телефон из рук у меня вырывает.

– Не надо всего вот этого! – я слышу, как он злится, но ещё пытается себя сдерживать. – Можно подумать, я монстр и насильник, а ты совсем меня не знаешь!

– Знаю. Но я хочу домой, а не разговаривать, выяснять отношения, спорить и спать в чужой постели.

– Плохо, что для тебя она чужой стала! – он уже злится не скрываясь. Телефон мой в лапе сжимает. Ещё немного – и я останусь без средства связи.

– Да уж восемь лет почти как, – бью его по руке и забираю телефон. – И странно, что для тебя она вдруг снова стала общей. Особенно, если учитывать… ладно, это уже как раз то, чего ты добиваешься – выяснение отношений.

Ильин коротко выдыхает, рвёт ворот рубашки, словно он его душит.

– Садись в машину. Отвезу тебя домой, – сверкает он глазами, – я не урод, как ты себе напридумывала.

«Ну, да. Подлец, каких немало, но всё в прошлом», – я вдруг поняла: мне всё равно. И то, что раньше волновало, перегорело с годами, как лампочка. Раньше светило, грело, сияло даже. А сейчас – засиженная мухами и заросшая пылью стеклянная колба, которую не оживить – выкинуть разве что.

Надо бы это как-то донести до Ильина, но я настолько была выпита историей с Павликом-Егором, что не хотелось даже рот открывать, а уж деликатно строить предложения с отказом – и подавно.

Впрочем, Ильин больше не приставал, пыхтел только и губы дул, как ребёнок, но домой меня доставил.

– На кофе не пригласишь? – всё же сделал он попытку не расставаться.

– Нет, – отказала с каменным лицом.

– Ты как не родная, Юль, – вздохнул Лёшка. – До завтра?

– До послезавтра, – неожиданно решила я. – Отгул возьму. Мне… нужно отдохнуть.

«В себя прийти», – это себе, не для его ушей.

– Да-да, конечно, – часто заморгал Ильин и погладил меня по щеке.

Я не стала дожидаться, когда он ко мне с поцелуями полезет или соизволит выйти из машины, чтобы дверцу открыть. Вышла сама. Воздух глотнула и быстро нырнула в подъезд. Постояла, прислушиваясь. Уехал. Как гора с плеч. И только после этого зашла в лифт.

Я бы прислонилась лбом к стене, но не рискнула. Не в лифте. Скоро. Несколько этажей вверх. А потом – душ, стакан молока и платье, что будет мерцать неоново. А я буду лежать рядом и пялиться во тьму. Одинокая и никому не нужная, кроме двух сорванцов, что поселились во мне.

Он сидел на коврике, прислонившись спиной к двери. Такой же одинокий и несчастный, как и я. Волосы всклокочены. На щеке – тёмная полоса. Видимо, рискнул прислониться к панели в лифте. А может, где ещё его носило – не знаю.

– Что ты здесь делаешь? – голос гулко разнёсся в пустоте лестничной площадки. Костров вскочил на ноги.

– Тебя жду. Не гони меня, Юль, а? Я всё равно не уйду.

И я вдруг поняла: не хочу его гнать. Не могу. Он стоял, смиренно опустив руки. Смотрел, щурясь. Сглатывал так, что дёргался кадык.

– Будешь сидеть на коврике? – попыталась улыбнуться. Вышло, наверное, как-то криво, потому что мне резко захотелось плакать.

– Буду, – вздохнул он несчастно.

А я вдруг подумала: он такой искренний и располагающий к себе. Ильин вроде бы делал совсем недавно то же самое, но мне не хотелось ни слушать его, ни жалеть, ни понимать. А Па… то есть Егор… вызывал бурю эмоций. Я бы улыбнулась и ударила его, наверное. Наговорила бы в лицо каких-нибудь гадостей.

Вместо этого я попыталась его отодвинуть, но он стоял намертво. Руки не протягивал, просто ноги покрепче поставил.

– Если ты не отойдёшь, – сказала я его груди, – я не смогу открыть дверь.

– Оставишь меня на коврике? – спросил, всё же отступая.

Я не ответила. Вставила ключ в замок, повернула. Щёлкнул послушно механизм, и тогда его руки легли мне на плечи. Горячие ладони. И сам он близко-близко. Его дыхание обжигает волосы, и я сдаюсь. Из меня будто кости вынимают.

Миг – и моя спина соприкасается с его грудью. А потом его губы касаются шеи. И всё летит к чёрту на рога, по спирали вверх. Объятья становятся крепкими и настоящими.

Я задыхаюсь. Воздуха не хватает. Пусть это будет последний раз, как самая лучшая песня.