даже если то, что западная мысль понимает под «философией техники», оставалось чуждым китайцам, экспозиция истории отношения между Ци и Дао позволяет нам обнаружить в китайской философии «технологическое мышление». Наша задача в Части 2 – обратиться к вопросу о том, что произошло, когда это китайское технологическое мышление столкнулось с западным, укорененным в долгой философской традиции. Того, что в Европе называют «модерном», в Китае не было, а модернизация произошла лишь после столкновения двух модусов технологической мысли. Здесь это столкновение будет описано как напряжение между двумя темпоральными структурами; но это также приведет к переосмыслению самого вопроса о модерне. На протяжении XX века голоса, провозглашавшие необходимость «преодоления модерна», звучали сначала в Европе, а затем в Японии – пусть и с разными мотивами, – и теперь слышны почти повсеместно, в свете экологического кризиса и в связи с технологическими катастрофами. Но тем, что эти голоса в конечном счете вызвали – о чем, похоже, забыли антропологи, призывающие вернуться к древним космологиям или индигенным онтологиям, – была война и метафизический фашизм. Именно переоценивая вопрос о модерне через противостояние двух упомянутых выше модусов мышления, я хочу предположить, что возвращения к «традиционным онтологиям» отнюдь недостаточно – вместо этого мы должны заново изобрести космотехнику для нашего времени.

Разве Нидэм уже ответил на вопрос, почему современная наука и техника не возникли в Китае? Удовлетворительно ли ответили китайские интеллектуалы на вопрос Нидэма в XX веке? Безусловно, Нидэм предложил весьма систематический анализ разных факторов, достигнув куда большего, чем простой социальный конструктивизм. Его анализ включал в себя систему публичного найма государственных чиновников, философские и теологические факторы, а также социально-экономические факторы – всё то, что оказало значительное влияние на формирование неповторимой культуры. Эти факторы образуют ассамбляж, который выражает тенденции, силы и обстоятельства, составляющие китайскую историю. И всё же я боюсь, что анализа Нидэма недостаточно для того, чтобы объяснить отсутствие современной науки и техники, и что в китайской философской системе на карту поставлено нечто более фундаментальное; и для того, чтобы это понять, нам надо копнуть глубже. Как мы видели, китайская философия основана на органической, а не механической форме мышления – на что Нидэм указал, но не пошел дальше. Моу Цзунсань, в свою очередь, предположил, что китайская философия характеризуется фокусом на ноуменальной онтологии, о чем свидетельствует тенденция обращать опыт к бесконечному. Похоже, что в китайской философской ментальности у космоса несколько иная структура и природа, чем на Западе; и что роль человека и его способ познания также определяются иначе, в соответствии с космосом.

Как мы увидим ниже, согласно исследованиям синологов, древние китайцы не развивали систематическую геометрию – знание пространства[375] – и не разрабатывали тему времени. Ниже мы рассмотрим импликации тезиса о том, что китайское мышление отмечено отсутствием какой-либо аксиоматической системы геометрии и недостаточной проработкой времени.

§ 20.1 Отсутствие геометрии в Древнем Китае

Нидэм отметил, что в Древнем Китае не было геометрии, а была только алгебра[376]. Конечно, это не означает, что там не было никакого геометрического знания – на самом деле оно было, поскольку историю Китая также можно рассмотреть в качестве истории управления двумя реками (рекой Янцзы и Желтой рекой), которые подвержены постоянным наводнениям и эпизодическим засухам. Управление этими реками неизбежно требовало геометрических знаний, измерений и расчетов. Скорее, Нидэм имеет в виду, что систематическое знание геометрии пришло в Китай довольно поздно – возможно, лишь после перевода «Начал» Евклида иезуитами в конце XVII века. Некоторые историки полагают, что трактат «Цзю-чжан суань-шу» (九章算術, «Математика в девяти главах», X–II века до н. э.) и комментарий математика Лю Хуэя (劉徽, III век) уже продемонстрировали развитое геометрическое мышление[377]. Однако последнее коренным образом отличалось от греческой геометрии в том смысле, что «Цзю-чжан суань-шу» не установил формальной дедуктивной системы аксиом, теорем и доказательств; и по факту, «в отличие от древнегреческой математики, которая делает акцент на геометрии, достижения древнекитайской математики заключались прежде всего в вычислении»[378]. Другие историки показали, что древнекитайской математике не хватает разработки «законченной структурной теоретической системы»[379]. Например, считается, что Чжан Хэн (78–139) постулировал, что солнце, луна и планеты движутся по сферическим траекториям, но в отсутствие какой-либо аксиоматической системы это открытие не получило дальнейшего развития. Геометрия и логические системы начали появляться в Китае лишь в XVII веке, после перевода «Начал» Евклида («Цзихэ Юаньбэнь») Маттео Риччи и Павлом Сюй Гуанци. Сюй Гуанци понял, что «логика есть предшественница прочих изысканий и предпосылка для понимания разных иных дисциплин», и поэтому попытался сделать геометрию и логику краеугольным камнем новой науки[380].

Конечно, геометрия была значимой дисциплиной в Древней Греции, и философские рационализации ионийских философов были тесно связаны с ее изобретением. Фалес, первый известный ионийский философ и пионер геометрии, использовал свои знания о геометрических свойствах треугольников для вычисления высоты пирамид и определения диаметров солнца и луны. Предположение Фалеса о том, что мир состоит из однородного элемента, является необходимым предшественником геометрического исследования порядка, меры и пропорций[381]. И не следует забывать, что, по крайней мере согласно Ипполиту, Пифагор объединил астрономию, музыку и геометрию[382]. Эта рационализация занимает центральное место и в космогонии платоновского «Тимея», где бог становится техником, который работает над вместилищем (chōra) в соответствии с различными геометрическими пропорциями. Именно этот дух привел к выдающимся успехам греческой геометрии. Такая рационализация достигла своего апогея в системе, заложенной Евклидом Александрийским, где математическая дисциплина описана как набор аксиом, а выведенные из них теоремы можно доказать, установив законченную и когерентную систему.

Часто отмечалось, что, несмотря на свои успехи в геометрии, древние греки не были столь же сильны в алгебре. Одним из лучших свидетельств является книга Архимеда «О спиралях», где математик механически описывает, как прочертить спираль, не используя никаких символов или уравнений. Как утверждает математик Джон Табак, «греки мало интересовались алгеброй. Наша способность генерировать новые кривые во многом обусловлена нашей способностью к алгебре». Ко времени Паппа Александрийского, последнего из великих древнегреческих геометров, они уже достигли довольно полного понимания линий, плоскостей и твердых тел, но «для греков описание практически любой кривой было проблемой»[383]. В Средние века исследования в сфере геометрии замедлились, поскольку они слились с теологией, хотя геометрия всё еще считалась одним из семи свободных искусств. Что важно в этот период, так это возвращение греческой геометрии римлянам, о чем свидетельствует, во-первых, перевод «Начал» Евклида с арабского на латынь Аделардом Батским (1080–1152) примерно в 1120 году, а затем и первый перевод с греческого на латынь Бартоломео