Шрифт:
Закладка:
Что ж, ей хотелось задач посложнее и поважнее – и она их получила. Озла взяла карандаш и раскрыла немецкий словарь. Die Klappenschrank – что это такое?
– Надо было переводиться сюда в конце марта, – сказала ей сидевшая напротив девушка, когда она покончила с первой депешей. – Очень увлекательное чтение, поверь. Вся переписка после Матапана шла прямо к нам!
Озле хотелось сказать ей: «Мой парень был там, при Матапане. Потому что его перевели на “Вэлиент”. Я поняла, что “Вэлиент” участвовал в сражении, только когда мне в руки попала информация об этом в отделе мисс Синьярд. И после Матапана я не получала от него никаких вестей…»
Она оборвала страшную мысль, не давая ей разрастись. Филипп не писал ей, потому что был занят, разве непонятно? А может, он просто ее забыл, дал ей отставку. Ну и ладно. Все, чего ей хотелось сейчас, – это знать, что он в безопасности. А потом уже можно будет волноваться, гадая, бросил он ее или нет.
Ну конечно же, с ним все было хорошо. Ведь что сказал диктор в киножурнале, который она смотрела в тесном зале «Одеона» в Блетчли? В тот раз Озла слушала, оцепенев, как поверх дребезжания триумфальной музыки диктор объявляет: «А вот некоторые из наших кораблей, которые потопили по меньшей мере три итальянских крейсера и три эсминца, а также вывели из строя и, возможно, потопили броненосец, – и все это избежав потерь и урона со своей стороны!» «Избежав потерь…» Однако Озла знала, как по-дурацки оптимистичны бывают такие выпуски новостей. Люди гибли даже на той стороне, которая одерживала сокрушительную победу. У победы своя цена. Каждый день Озла раскладывала цену победы по коробкам из-под обуви, которые заменяли шкафы картотеки в ее отделе.
«Вот пятнадцатидюймовые снаряды, с одного залпа разбившие вдребезги новенький крейсер…» – продолжал восторгаться диктор. Озла вообразила, что может сделать такой снаряд с подтянутым сильным телом и золотистой кожей некоего молодого человека, с умным мозгом внутри его хрупкого черепа, и едва сдержала приступ тошноты. Жизнь – не сказка, принцы умирают так же легко, как все люди.
Но ведь если он погиб, в газетах бы непременно сообщили. Павший в бою принц – новость, и еще какая. А что, если об этом просто еще не узнали?..
Постоянно грызущий ее страх за Филиппа и стал последней каплей, из-за которой Озла взмолилась о более ответственной работе, чем переписывание, подшивание и раскладывание бумаг. Если уж ей суждено так страдать, так бояться, тогда пусть уж, черт возьми, она при этом занимается чем-то поважнее.
– Правда, ужасное зрелище – итальянские военнопленные из выпуска новостей? – спросила она вслух неожиданно для самой себя. – Те, которых наши корабли выудили из моря. Я все думаю – а сколько их еще утонуло?..
Остальные удивленно подняли на нее глаза.
– Это же макаронники, – сказала девушка с прической под Веронику Лейк[47]. – Не хотели, чтобы их топили британские эсминцы, – не надо было поддерживать Муссолини.
– Возможно. И все же… – Раздосадованная, Озла не договорила.
У нее было такое чувство, будто взрывом в «Кафе де Пари» сорвало покрытие с ее отполированного фасада, открыв ее не только для страха, но и для сострадания. Вид несчастных итальянцев в киножурнале чуть не довел ее до слез: она ведь понимала, что на каждого спасенного приходилось двое-трое сгоревших заживо или утонувших. Столько людей умирают каждый день во всем мире… Озле не удавалось отогнать навязчивые мысли о них – об англичанах, французах, ее соотечественниках-канадцах, австралийцах, поляках… И да, даже о немцах и итальянцах. Пусть они и враги, но из их ран тоже течет кровь. Они тоже умирают. Да когда же, черт возьми, все это закончится?
Об этом она, вероятнее всего, узнает прежде, чем покажут в киножурналах, – узнает, когда новость окажется перед ней на столе в ожидании перевода. Невеликое утешение, но все же… Теперь она выцарапала себе место позначительнее в иерархии Блетчли-Парка, и, возможно, именно здесь, опередив остальных, пусть и всего на несколько минут, она первой прочтет, что война завершилась.
– Входите. – На стук Озлы дверь открыла женщина в зеленой кофте. Она выглядела озабоченной. – Я Шейла Зарб. Приятно познакомиться…
Жена Гарри снова куда-то поспешила, прежде чем они успели поблагодарить ее за то, что согласилась принять в своем доме Безумных Шляпников. Дом был тесный и обветшалый, пахло перестоявшим чаем. В соседней комнате орал ребенок.
– Радости семейной жизни… – мечтательно протянул Джайлз, наклоняя голову под притолокой. – Зачем ждать смерти, когда есть вот это?
– Не будь таким злобным, – оборвала его Озла, стыдясь, что не смогла не заметить: выговор жены Гарри выдавал куда менее основательное образование, чем у ее мужа.
«Да и ты сама не будь такой противной», – отругала она себя, пока они с Джайлзом пробирались через узкий коридорчик. И тут Озла действительно почувствовала себя какой-то мерзкой змеей, потому что Шейла Зарб вышла из комнаты, неся на руках ревущего сына. Его ножки, тонкие как палочки, бессильно висели, заключенные в металлические шины, напоминавшие пыточные устройства. Видимо, полиомиелит. Озла училась в школе с девочкой, носившей такие же железки.
– Приветствую вас в сумасшедшем доме! – Гарри вышел в коридор следом за женой и взял на руки ребенка. – Проходите, гостиная вон там. Кристофер, старина, я понимаю, что ты их ненавидишь, но без шин нельзя.
Сынишка Гарри обиженно сморщился, продолжая орать.
– Какой милашка, – прокричала Озла, пытаясь заглушить его вопли. – Сколько ему?
– В январе исполнилось три.
Мальчик выглядел слишком маленьким для своего возраста, худосочный, хилый, более слабый и вялый, чем сверстники. От отца он унаследовал угольно-черные глаза и волосы, но кожа у него была нездорового желтоватого оттенка.
– Я знаю, что нужно этому малому. – Маб вышла из гостиной позади Гарри, держа в одной руке рюмку хереса, а в другой шляпу, символ их кружка. – Хочешь надеть цилиндр Безумного Шляпника? Он ведь волшебный, – дружески предложила она Кристоферу.
Малыш Кристофер прекратил орать и задумался. Маб нахлобучила шляпу ему на голову, Гарри посмотрел на нее с благодарностью, и все они протиснулись в гостиную, где другие Безумные Шляпники передавали друг другу тарелку с гренками и обсуждали томик «Увязшие: военные стихи» Фрэнсиса Грея.
– Я предпочитаю Зигфрида Сассуна, – заявил кто-то.
– Мое любимое у Грея – сонет «Алтарь», просто до костей пробирает…
– Да кому дело до его стихов? Я жажду интимных подробностей о самом поэте. – Джайлз повернулся к Маб с ангельской улыбкой: –
