— Извини, я… еще не проснулась окончательно.

Кошмар, хлопья чуть ли ни через нос вылетают, как меня проняло.

— Давай попозже?

— Это важно. Но… хорошо. Давай попозже, — пожав плечами, согласился он.

Я с облегчением выдохнула.

АЛЕКС

Алекс отрешенно ковырялся в хлопьях, абсолютно не голодный. Аппетита не было.

Его взгляд то и дело падал на огромный фингал под глазом Дианы, он вспоминал ее грудь и живот, и становилось совсем тошно. Это все из-за него. Только он один во всем этом виноват.

Вот уже много лет.

Эванс всю душу из него вытрясла после случая с пауками. Алекс тогда уехал на соревнования вместе с Призраком, а когда вернулся, то был в шоке. Эти уроды в темноте засунули Диану в стеклянный ящик с пауками. А когда включили свет, она там чуть от ужаса не умерла. Расколотила ящик и порезалась, вылезая из адовой коробки. Его аж снова замутило, едва он представил как все было.

Если раньше, живя на тропическом острове, он не боялся насекомых вообще, привык, что на потолке могут жить и пауки, и даже ящерицы. То сейчас у него точно развилась арахнофобия.

Он тогда здорово повздорил со всеми. Наорал на Эмили, ведь это была ее идея.

Положа руку на сердце, он и сам раньше во многом участвовал. Помнит, как подкинули Диане ванильной пудры, и ту, зареванную, увезли в участок с якобы запрещенными веществами. Тогда это показалось забавным. И в бассейн на Каймановых островах ее скидывал. И в багажник даже один раз запихнул, заклеив ей руки и ноги малярным скотчем. Его легко было порвать. Но это все равно, как он считал, другое.

Она злилась, ругалась, пугалась. Плакала. Да. То, чего он добивался.

Но не страдала физически.

Алекс впервые повздорил с классом, и с тех пор у него со всеми были прохладные отношения. Эмили злилась, что он встал на ее защиту, опять Грэйс приплела. Он устал уже это слушать.

Да, эту русскую девчонку он раньше ненавидел. Ревновал к отцу, потому что с ней он больше возился, чем с ним. От него только откупался. У Алекса было все, но это были вещи. У него не было отцовской любви.

Он запутался, сам не понимал, что к ней испытывал. Неприязнь, да. Досаду, что она никак не исчезнет из его жизни. Влечение. В этом году она, хм… особенно изменилась. Стала такой… женственной и аппетитной. Тут он сам самому себе не врал. Даже его девушка замечала, какой взгляд он бросал на фигуру Горилиной, когда та проходила мимо. Тогда наступал Армагеддон.

Глупо было отрицать, что Диана стала очень привлекательной. Ночью он попросту не удержался, когда она оказалась так близко.

Она всегда была красивой. Необычная, горячая и дикая красота. Черные, как смоль, волосы. Смуглая кожа, черные глаза и пухлые, красноватые чувственные губы. Натуральный цвет, как будто всегда зацелованные. Очень приятные, сладкие и сочные на вкус. Точно цыганка.

Мелким он, конечно, на такие вещи не смотрел. Но она нравилась ему своей искренностью и храбростью. Вот вообще ничего не боялась. Ни мнения людей, ни рамок, ни условностей. Алекс Торнхилл восхищался ею. Это потом он начал сердиться на отца и ненавидеть девчонку…

Когда им было по четырнадцать, он впервые взглянул на нее по-другому. С… мужским желанием. Вот только ненависть отрезвляла. Всего лишь один раз он себе позволил прикоснуться. Тогда, на яхте.

Сейчас он сам не понимал, что испытывает. По-прежнему, досаду и раздражение. По-прежнему, он был не прочь заглянуть, что там у нее под юбкой. Но еще Алекс Торнхилл устал от всего. И ее постоянное присутствие главным образом меняло его жизнь.

Перебирая документы в кабинете, парень снова украдкой взглянул на ее лицо и нахмурился. Это какими уродами надо быть, чтобы толпой на девчонку с кулаками? Нет слов, одни эмоции. Желание разбить кулаками лица этих сволочей бушевало в нем как торнадо. Сделать точно так же, как и они. Это было бы неплохо.

Вот только он, он один во всем виноват.

Еще отец со своими новостями. Дэвид Торнхилл был в нее влюблен. Алекс обалдел, когда прочитал письмо. Это так… неправильно. Нездоровая, ненормальная любовь, начавшаяся, когда его отцу было чуть больше тридцати. А Диане десять.

Ничего, кроме тошноты и отвращения, это в нем не вызывает.

Из письма он понял, что тот просто тихо любил ее, прятал свои чувства, но… ощущала ли она на себе его взгляды? Ощущала ли эту абсолютно противоестественную любовь взрослого мужчины? Твою ж мать, его отец все равно чудовище. Он мог сломать детскую психику в любое мгновение. Или… уже сломал. Алекс может многого не знать. А Диана никогда не признается.

Опять покосился на нее. Ковыряется в альбомах, перебирает фотографии, глаза на мокром месте. Разве ей нужна правда? А если она знает? А если отец все-таки что-то позволил себе…

Как собраться и спросить об этом прямо? Это навевает тревогу.

С ума сойти можно от гнусных мыслей, съедающих заживо.

Получается, что отец связался с ее матерью, потому что та была копией своей дочери. Горький ядовитый комок опять застрял в горле, отравляя каждую частичку тела. Все в нем бунтует.

— Смотри, здесь ты маленький, — улыбается девушка. Красивые губы изгибаются в нежной улыбке. — В твоих руках твоя первая медаль.

— Не такой уж и маленький. Мне двенадцать тут, кажется, — отвечает, мельком взглянув на свое старое фото без интереса.

— Мистер Торнхилл гордился тобой.

— Да брось. Ему всегда была наплевать.

— Неправда, он хранил все твои фотографии у себя под рукой.

Да, он много чего хранил. После того, как завещание и письмо обрушились на Алекса пришибающей лавиной, он приехал сюда. Ломился к Инне в дом, не зная, что та балдеет на Багамах. Потом достал свою связку ключей и вошел. В этом кабинете он все перерыл. Сам не знал, что искал. Наверное, последние доказательства безумия отца, потому что верить не хотелось.

В черной коробке в шкафу нашел пачку фотографий девочки в голубом платье. Осатанело перебирал фотографии, пытаясь найти что-то, за что отца можно было ненавидеть. Обвинить. Может ракурс, поза, что-то такое… Что-то, за что можно было уцепиться, потому что пока у него было только письмо.

Но он не находил. Обычные фото. Никакого намека на грязь и растление.

Все пуговицы платья застегнуты, ни грамма косметики, колени не видно — подол приличный. Обычный детский взгляд. Не испуганный, а, наоборот, веселый и живой.

Там же в шкафу нашел портрет. Чуть не задохнулся от восторга и неожиданности. Он и не знал, что отец рисовал ТАК умело и талантливо. Он никогда не показывал картин, может, пару натюрмортов.

Но портрет, и правда, был изумительный. Каждая упавшая тень, каждый ласкающий нежное лицо лучик света сквозь ажур занавески отражали неоспоримое великолепие работы.